Падение Софии - Елена Хаецкая

— Вы — Харитин Тангалаки? — проговорил я. — Мы встречались. Вы приходили ко мне в дом с госпожой Думенской. Помните? Я — Городинцев.

— Помогите, — донесся хриплый голос.

— Давайте руку, — решился я. — Я помогу вам выбраться. Что вы делаете в канаве? Вас сбило электромобилем? Вы ранены?

Не отвечая, он ухватился за мою руку. Пальцы его были холодными и влажными. Опираясь на меня, он поднялся на ноги и тут же пошатнулся. Не будь рядом меня, он упал бы.

— Да что с вами такое! — воскликнул я. — Вы больны?

Вместо ответа он прижался ко мне. С его сухих губ сорвался звук, похожий на карканье.

— Я отвезу вас домой, — сказал я. — Вы сможете дойти до моего электромобиля?

Он с тоской посмотрел на голубую сферу, стоявшую у противоположного края дороги. Мне пришлось буквально тащить его на себе. Он оказался довольно тяжел, хотя ростом был меньше меня и выглядел худым, почти истощенным. Его ноги заплетались при каждом шаге. Он скрежетал зубами, встряхивал головой и зло сверкал глазами, но в следующую минуту обмякал до полуобморока и, сильно оскалившись, со свистом выдыхал воздух.

Я втолкнул его в электромобиль и опустил дверцу. Теперь у меня появилась возможность хорошенько осмотреть моего неожиданного спутника. Как мне показалось, ранен он не был — никаких видимых повреждений у него я не замечал.

Харитин сидел, откинувшись и запрокинув голову назад. Глядя на него сбоку, я видел его тонкий нос с сильно вырезанными, дрожащими ноздрями, полузакрытый глаз, опущенный книзу уголок рта. На миг Харитин показался мне ужасающе старым… Даже не старым, нет, а — древним, вроде тех ископаемых, которых Анна Николаевна и Витольд рассматривали, вынимая из ящика.

Наконец Харитин перевел дыхание и повернул ко мне голову. Одна щека у него была совершенно обожжена, чего я раньше не замечал. Темная кожа покрылась пузырями, один из которых уже лопнул и сочился темной жидкостью. Рот с той же стороны был как будто разорван.

— Боже мой! — воскликнул я. — Что же с вами, в конце концов, случилось?

— Ничего… Упал с лошади, — Харитин говорил отрывисто, и после каждой короткой реплики подолгу сипло дышал. — Удрала, проклятая… А тут — солнце.

— Солнце? — не понял я. — При чем же солнце?

Харитин поднял веки и долго сверлил меня взором. Потом прошептал:

— У меня… непереносимость…

— Да вы разве альбинос? — самым неделикатным образом удивился я. — Я слыхал, только альбиносы плохо переносят… Но у тех глаза красные, а кожа совсем белая, как мучной червяк.

Лицо Харитина исказилось гримасой. Я понял вдруг, что он улыбается.

— Я не альбинос, — сказал Харитин. — Это точно.

— Разумеется, я тотчас отвезу вас в «Родники», — заявил я деловитым тоном, желая смягчить возникшую неловкость. — Или, виноват, — быть может, вам предпочтительнее в больницу?

— Софья, — выдохнул Харитин.

Он произнес это имя так, словно оно способно было исцелить его от любой боли.

— Хорошо, — согласился я, — значит, едем к Софье Дмитриевне. Не боитесь огорчить ее своим приключением? Может быть, все-таки сначала в больницу?

Он молча покачал головой.

Я оживил электромобиль прикосновением к панели управления. Харитин склонился набок, приложил висок к затененному окошку и замер. Мы неслись над дорогой. Меня охватило странное возбуждение. Я предвкушал встречу с Софьей Дмитриевной — особой эксцентрической, временами неприятной, но вместе с тем возбуждающей мое сильнейшее любопытство. Мне представится возможность увидеть эту даму в естественной для нее среде обитания. На миг в моих мыслях возник Захария Беляков с его «наблюдениями». Кто мы, как не зоологи, с нашим неуемным любопытством? Зоологи, неустанно изучающие собственный биологический вид и не перестающие удивляться все новым и новым загадкам!

Электромобиль поднялся по склону холма, запетлял между деревьями заснеженного сада (я заметил, что снег здесь не убирали — очевидно, хозяйка усадьбы не совершала прогулок по саду). Наконец мы обогнули дом и плавно опустились перед широким крыльцом.

Я открыл обе дверцы одновременно, так что Харитин чуть не вывалился наружу. Он, вероятно, задремал. Разбуженный столь неделикатно, он вдруг блеснул в мою сторону белыми глазами, верхняя губа у него задрожала, как у хищника, готового оскалиться. Потом он криво усмехнулся и исключительно ловким, красивым движением выпрыгнул из электромобиля. Я в свою очередь тоже сошел на землю.

Задрав одно плечо много выше другого, перекосившись всем телом, Харитин запрыгал по ступеням. Он был похож на подбитую цаплю. Точнее, мне еще не доводилось видеть подбитых цапель, но я предполагал, что именно так они и выглядят.

Я рассудил, что мне надлежит последовать за ним, хотя он не произнес ни одного слова, которое можно было бы истолковать как приглашение. Я подождал, пока Харитин откроет дверь, и быстро поднялся в дом. Когда я вошел в полутемную прихожую, Харитина уже не было, и куда он юркнул — я не понял.

Я остановился, обвел взглядом помещение. Широкая лестница с плоскими ступенями, покрытая красным ковром, поднималась на второй этаж. Там видны были закрытые двери (я насчитал четыре), выходящие в галерею. Кадки с искусственными цветами стояли повсюду, тяжелые, похожие на погребальные урны древних римлян. Пахло застоявшейся пылью и кисловатыми духами, как из старухиной сумочки.

Неожиданно кто-то, подобравшись сзади, толкнул меня в плечо. Я обернулся и увидел девицу с плоским, но не азиатским лицом, белесую, в бледных, размазанных по всей коже веснушках. Она попеременно показывала пальцем на мою шапочку, на куртку и шарф и дружески ухмылялась.

— Чего тебе? — спросил я, отшатываясь от нее.

Она улыбнулась еще шире, поклонилась и схватила меня за конец шарфа. Вообразив, что идиотка хочет меня задушить, я принялся отчаянно отбиваться.

— Оставьте, Трофим Васильевич, — прозвучал голос Софьи Думенской.

Мы с девицей на миг замерли. Я поднял голову. Хозяйка дома стояла на лестнице и наблюдала за мной с легкой улыбкой.

— Это Мотя, моя служанка. Она глухонемая.

— Мотя? — переспросил я.

Девица замычала и закивала.

«Черт знает что, — подумал я. — У меня дворник с припадками, у Софьи прислужница с придурью… Это так положено, наверное, в наших болотах. Иначе ведь скучно».

Я отцепил ее пальцы от шарфа, добровольно расстался с верхней одеждой, и Мотя, осчастливленная, ее унесла. Софья Дмитриевна спустилась ко мне и взяла за обе руки.

— Какой вы душка, что приехали! — воскликнула она.

На ней было домашнее платье, род кафтана, стянутого в талии и распахивающегося так, что видны были легкие брюки и войлочные сапожки. Морщины, изрезавшие лицо Софьи Дмитриевны, казались сейчас шрамами, следами давних битв и жестоких авантюр. Ее яркие глаза горели даже в темноте.