Каменный век. Книга 1. Род Волка - Сергей Щепетов

Не люблю я щучье мясо:

Жесткое оно и тиной пахнет!

Эффект получился не хуже предыдущего. Семен чувствовал себя Иисусом, небрежно сотворившим на глазах толпы очередное чудо. Атту чуть не захлебнулся от возмущения, слушая наглый монолог Барбакуки, и почти заплакал, когда речь зашла о нерожденных щурятах. Текст он запомнил после двух прочтений и в третий раз произносил его уже сам, а Семен его только поправлял. После этого новоявленный поэт заявил, что ему вредно много раз слушать собственные произведения – от этого его незаурядный талант может ослабнуть или даже совсем пропасть.

– Что ты! – перепугался Атту. – Нельзя лишаться такой магии! Таких волшебников слова нет ни в одном племени! Я уйду туда – в лес, ты больше не услышишь от меня про Барбакуку!

– Вот это правильно! – одобрил Семен и принялся за мясо. – Очень верное решение!

В принципе он мог считать, что его труды не пропали даром. Во-первых, выяснилось, что способность лепить более-менее связные тексты считается здесь тоже «магией», причем редкой и, кажется, ценной. И второе: совсем не обязательно, чтобы содержание соответствовало реальности. В первом случае Семен превратил маленького теленка в могучего быка. Атту, конечно, не мог этого не заметить, но не счел достойным внимания. Во втором случае автор специально придумал концовку, откровенно противоречащую реальным событиям – щуку он благополучно съел. Тем не менее «на ура» сошло и это. Соответственно, можно сделать вывод, что его «вирши» представляют ценность сами по себе, а не как приукрашенное изложение неких событий. Для себя Семен решил, что эту мысль надо будет развить и еще раз проверить – сочинить «балладу» вообще ни о чем, например о скоротечности жизни в Среднем мире, красоте заката или форме туч в небе.

То, что некий литературный талант у него есть, новостью для Семена не являлось. Еще осенью тысяча девятьсот восемьдесят… дремучего года канцелярия, бухгалтерия и отдел снабжения зачитывались его сочинением под названием «Объяснительная записка по поводу утраты лодки надувной резиновой марки „ЛАС-300“ инвентарный №…». Произведение было адресовано заместителю директора института по хозяйственным вопросам. В нем на чистейшем канцелярите рассказывалось о жутком природном катаклизме, в который попал полевой отряд Васильева С. Н. Внезапный ночной паводок на горной реке (такое бывает!) подхватил лодку вместе с бревном, к которому она была привязана, и потащил ее прямо в бездонный каньон с отвесными стенами, где она и застряла. Были подробно описаны размеры бревна, высота подъема воды, ее скорость, а также расстояние, которое пробежали сотрудники, пытаясь догнать лодку. Во второй главе рассказывалось о мероприятиях по извлечению казенного имущества со дна каньона. Мужественные геологи предприняли четыре (!) попытки спуститься вниз по отвесным скалам (указаны высота, наличие трещин и уступов, состав пород), которые завершились неудачей. И лишь после того, как кончились продукты, а все члены отряда получили травмы той или иной степени тяжести (ушибы, вывихи, царапины, ссадины), начальником отряда было принято решение о прекращении спасательных работ. К тексту прилагалась выкопировка из мелкомасштабной карты с указанием места трагедии, а также подробная схема участка реки и каньона.

Успех был грандиозным! Лодка, правда, никуда не делась – ее просто выпросил у Семена уезжающий на «материк» пенсионер, чтобы ловить с нее окуней на даче.

Чтобы не дать угаснуть творческому порыву, Семен тогда снова сел за стол и сочинил еще один документ, на сей раз «об утрате палатки двухместной брезентовой инвентарный №…». В нем речь шла о горных кручах, на которых вынуждены были поселиться сотрудники отряда. Порыв шквального ветра сорвал палатку со скалистого гребня и унес ее в ущелье… Далее все по известному плану, но еще более красочно и драматично. К сожалению, это произведение не нашло своего читателя. Зам. директора – сам полевик с многолетним стажем – ознакомился только с заголовком, вернул рукопись автору и погрозил пальцем: «А вот наглеть, Сема, не надо!»

Собственно говоря, палатка тоже никуда не делась – ее Олег взял с собой на охоту и через неделю должен был вернуть.

* * *

Пускай кришнаиты и прочие вегетарианцы доказывают, что хотят, но главный харч в жизни человека – это мясо. Вялить и коптить этот продукт без соли Семен никогда не пробовал, хотя мяса и рыбы завялил на своем веку немало. Тут главная хитрость заключается в том, что в продукте (грубо говоря, в куске) не должно быть никаких надрезов, выемок и накладок. Идеальный вариант – это целиковая мышца, скажем, оленя, которая вынимается из туши полностью – от верхнего сухожилия до нижнего. И не дай бог повредить пленку, в которую она заключена! Если пленка цела, то данный кусок в дыму или на ветерке в первый же день прихватится корочкой, которой будут не страшны никакие мухи. Все это Семен знал и старался, как мог, но он не был профессионалом, а мяса было много. Туземец же ничем помочь не мог, поскольку его сородичи, как выяснилось, ничем подобным не занимались. Часть кусков благополучно заветрилась и хлопот не доставляла, а остальные приходилось два раза в день перебирать, вырезая места, куда мухи успели отложить яйца. Наверное, даже червивое мясо после термической обработки можно было есть, но для такой пищи Семен еще недостаточно одичал. В общем, с едой дело обстояло терпимо, и Семен мог некоторое время спокойно упражняться с посохом и арбалетом, совершенствуя свои «магии». Жалко только, что это время оказалось недолгим…

Есть правило, которое, пожалуй, для всех времен и народов не знает исключений. Сформулировать его можно примерно так: событие хорошее может произойти, а может и не произойти; если же есть вероятность какой-нибудь гадости, то она свершится обязательно. И она свершилась – ранним-ранним утром.

– Вставай, Семхон. Они пришли.

– Кто?! – вскинулся Семен.

– Хьюгги.

– А? Да? – Еще толком не проснувшийся Семен подполз к выходу и высунулся из шалаша.

Рассвет, вероятно, только что наступил – спать бы да спать еще! В природе красота и благолепие: полный штиль, тихо переговариваются птички в кустах, над водой туман. До слез хочется опять оказаться в далеком-далеком детстве. Вот в таком вот утреннем тумане, поеживаясь от сырости и нетерпения, подойти тихо (чтобы рыбу не распугать!) к берегу, размотать леску, насадить червяка на крючок и забросить вон туда, где расступаются листья кувшинок. А потом сидеть и, затаив дыхание, смотреть на поплавок: клюнет, обязательно клюнет! В таком месте и в такой час не может не клюнуть!

«И вот поди ж ты! В этом месте и в этот час не будешь ты, Сема, таскать желтоватых, толстых, ленивых карасей, – начал он мыслительную зарядку, чтоб поскорее проснуться. – Это противоестественно, ненормально и дико – умирать вот таким тихим летним утром. Лучше темным промозглым осенним вечером. Лучше? А помнишь, как таким вот вечером тебя накрыло снежным зарядом на подходе к перевалу? Вокруг ни укрытий, ни дров, и одежда не спасает, потому что изнутри вся промокла от пота. Нельзя остановиться даже на несколько минут, а идти сил уже нет. Это был, наверное, единственный раз, когда ты умирал медленно. Тогда ты молил Бога, в которого не верил, чтобы все было не так, – отдохнуть, отогреться, увидеть солнце, зеленую траву и уж только потом… Нет, Сема, было много полевых сезонов, было много ошибок и глупостей, из-за которых ты оказывался на самом краю. Помнишь, как ослепительно солнечным днем раннего лета ты шел на перегруженной лодке и любовался пронзительной голубизной ледяных глыб на берегах – остатками растаявшей наледи? Это великолепие нельзя ни сфотографировать, ни нарисовать, ни описать словами – только смотреть, впитывать в себя и запоминать на всю оставшуюся жизнь. А потом был поворот русла, за которым оказалось, что наледь протаяла не вся, и жизни тебе осталось метров на двадцать… Или тот обрыв, на камнях которого ты нашел отпечаток древнего моллюска, о котором мечтал много лет, который открывал тебе путь к признанию, карьере, достатку. И ты подумал, что вот сейчас не страшно и умереть, потому что лучше уже не будет. Ты начал спускаться, чтобы поделиться с людьми своей радостью, и оступился. И пошел вниз. Можно было просто лететь и катиться, но в черных вспышках отчаяния и боли ты цеплялся за каждую травинку, за каждый кустик!