Каменный век. Книга 1. Род Волка - Сергей Щепетов

– Это что, новое заклинание? – слегка оробел Атту. – Ты знаешь, Семхон, я бы, пожалуй, не стал говорить тебе свое Имя. Все-таки ты умирал человеком другого Племени – как бы чего не вышло.

– И не говори – не больно-то и хотелось!

– А как же тогда…

– А вот так! Объясняю на пальцах. Ты нарисуешь, изобразишь, покажешь свое Имя на чем-нибудь: на камне, на деревяшке, на глине – на чем хочешь. А потом просто возьмешь его!

– Но я не смогу! Я никогда даже не слышал о такой магии!

– Это не значит, что ее не существует! Лучше скажи: сможешь ли ты принять нарисованное Имя? Взять в руки, повесить на шею, сунуть за пояс, а?

– Это было бы просто замечательно, Семхон, но… Я такое даже представить не могу. В нашем Роду есть Художник, и нам все завидуют. Он может нарисовать бизона, оленя, медведя, мамонта, даже рыбу или кузнечика, но Имя…

– Я же сказал тебе, Атту: ты нарисуешь его сам, а я даже не узнаю, как оно звучит.

– Но…

– Хватит! Лучше слушай меня. Скажи мне любое слово, обозначающее что-нибудь.

– Ну… «вода».

– Годится! Из каких звуков оно состоит?

– Во-да!

– Правильно! – Семен поднял две плоских гальки и подал их туземцу. – А теперь возьми уголек и на одном камне нарисуй знак звука «во», а на другом – знак звука «да».

– Но я не знаю таких знаков!

– Так придумай! Ну, например, один обозначь кружочком, а другой крестиком – это неважно, главное, чтобы ты запомнил.

Атту наморщил лоб, подумал и нарисовал кружочек и крестик:

– Вот это «да», а это – «во».

– Молодец, а теперь клади их рядом на бревно. Тычь пальцем и произноси звуки, которые ты обозначил.

– Да-во.

– Это что значит?

– Ничего…

– Тогда поменяй их местами!

– Во-да… Получилось! Получилось, Семхон!!

– Вижу! Бери теперь другое слово, дели на звуки и придумывай, как их обозначить.

– Еда. Е-да. «Е» будет вот так. – Атту изобразил на новом камне загогулину и на некоторое время задумался. – А «да» уже есть! Вот оно!

– Правильно! Теперь возьми какое-нибудь длинное слово…

Через полчаса Семен понял, что уже больше не нужен и только мешает. Он, конечно, слегка обманул туземца, обозвав слоги звуками, но заморачиваться с буквами ему не хотелось. Да и не собирался он обучать грамоте местное население – для письменности оно должно созреть, почувствовать в ней необходимость.

Атту так увлекся, что, казалось, напади на них сейчас толпа хьюггов, он отмахнется от них и будет продолжать свое занятие. Семен так и уснул в своем шалаше под тихое бормотание туземца, прерываемое иногда радостными вскриками.

Утром он обнаружил, что вылезти из шалаша не может, потому что вся площадка от входа до костра и дальше вокруг на несколько метров заложена камнями разных размеров, в том числе довольно крупными. На каждом камне нарисован загадочный знак, причем знаки эти иногда повторяются, но тем не менее разнообразие их чрезвычайно велико. Скорее всего, это были выложены слова, но Семен не удивился бы, если бы узнал, что на площадке изображен целый рассказ новоизобретенным слоговым письмом.

Некоторое время он смотрел на это безобразие и размышлял о том, не стоило ли все-таки обозначать буквы, а не слоги. Потом махнул на все рукой (писать очень хотелось) и принялся раздвигать камни, прокладывая себе дорогу к кустам.

Семен поел, собрался и ушел на стрельбище. Атту так и не проснулся – видно, умаялся за ночь. Возвращаясь вечером, Семен подозревал, что вообще не сможет подойти к лагерю из-за завалов «говорящих камней». Опасения его были напрасны: почти все камни были убраны. На бревне у костра понуро сидел Атту и тоскливо созерцал единственную цепочку булыжников длиной метра два.

– Ты чего это? – спросил Семен.

– Я нарисовал свое Имя, – грустно сказал туземец, – но мне все равно его не взять. Слишком много камней – никаких рук не хватит.

– М-да? – ехидно сказал бывший завлаб. – А ты изобразил бы все это на бревне. Оно, по крайней мере, не рассыпается, и его можно носить с собой!

– На бревне?! Но его трудно даже поднять…

– Да уж, наверное, не труднее, чем догадаться взять кусок коры и нарисовать на нем Имя ма-аленькими значками!

– А что, так можно?! – обрадовался Атту. – Что же ты сразу не сказал?

* * *

«Семен Николаевич, ну признайся честно: ты же с самого начала не рассчитывал всерьез, что у тебя что-то получится? Скучно тебе стало, нужна какая-то цель в жизни. Если бы ты не смог прилично устроиться, если бы голодал и холодал, если бы каждый день шел на бой ради того, чтобы дожить до вечера, ты бы такими глупостями не занимался, правда? Ну на фига тебе мамонт?! Тебе что, жрать нечего? Жратвы вокруг и без мамонтов полно! Вот вбил ты себе в голову, что другого выхода нет. А на самом деле это все первобытные предрассудки: ты же знаешь, что никаких воскресений и возрождений не бывает. Люди рождаются, живут и умирают. А после смерти превращаются в прах. Мало ли что придумают какие-то туземцы! Чего взять с… ну, не дикарей, конечно, а с людей, не нюхавших цивилизации? Мамонт нужен для возрождения к новой жизни – смех, да и только! Хотя с другой стороны…

Вот, помнится, еще в родной советской средней школе номер четыреста восемьдесят мучили нас в каком-то классе историей Средних веков. Имена, даты, названия государств, карты, на которых все не там и не так… В общем, понять это невозможно, а запомнить тем более. Какой-нибудь Карл Великий – кто он, что он, где… Но суть не в этом. Вот теперь, слегка поумнев к старости, начинаешь прикидывать: в той же Европе на протяжении полутора тысяч лет жили люди, для которых страшно важно было причаститься перед смертью и быть правильно похороненными. Безграмотные дураки, да? Причем, судя по литературе, важность этих, казалось бы, смешных обрядов признавали и „низы“, и „верхи“, которых в безграмотности обвинить трудно. У нас на Руси дело обстояло точно так же, если не круче. Это что, влияние христианства? Что-то не припоминается, чтобы Иисус высказывал особое почтение к гробницам и трупам. Скорее, наоборот. Похоже, христианство наложилось на что-то исконное, более древнее. Если не брать всяких питекантропов-синантропов, то у нашей ближайшей родни самое древнее „обустроенное“ захоронение датируется, кажется, шестьюдесятью тысячами лет. Но любой палеонтолог знает, что всякое „творение“ фиксируется в геологической летописи только тогда, когда его становится, скажем так, много. Ведь палеонтологам, да, наверное, и археологам оказывается доступной лишь ничтожная часть информации. Если, к примеру, в геологических слоях, которым сто миллионов лет, появляется новый вид какого-то моллюска или растения, это не значит, что сто пять миллионов лет назад он вообще не существовал в природе. Просто его было слишком мало, чтобы оставить такой след в истории, который смогли бы заметить почти „слепые“ исследователи будущего. Наверное, так же дело обстоит и в археологии. Если первая обустроенная могилка датируется шестьюдесятью тысячами лет, это совсем не значит, что сто тысяч лет назад своих покойников неандертальцы выкидывали на помойку. Во-первых, более древние следы этой традиции могут быть просто пока не обнаружены, во-вторых, может, они их раньше, скажем, по деревьям развешивали, одев в лучшие шкуры и украсив драгоценными бусами. Но об этом археологам никогда не узнать – они же в земле роются!