Лавр - Евгений Водолазкин

Правда ли, что есть многорукие чудовища, спросил Арсений.

О таковых не слышал, ответил Амброджо, но, путешествуя к востоку от Руси, один мой соотечественник видел чудовищ, у которых была только одна рука, да и та на середине груди. Плюс одна нога. Ввиду таких своих особенностей из одного лука стреляли двое. И перемещались они так быстро, что лошади не могли их догнать, несмотря на то, что те скакали на одной ноге. Когда они утомлялись, то ходили на руке и ноге, вертясь кругом. Представляешь?

Амброджо сидел запрокинув голову, и лица его не было видно. По голосу итальянца Арсению показалось, что тот улыбается. Арсений же был серьезен. Он поражался огромному черному миру, который раскинулся за их спинами. Этот мир заключал в себе много неизвестного, таил опасности, шелестел на ночном ветру листвой и мучительно скрипел ветками. Арсений уже не знал, существовал ли этот мир вообще или по крайней мере сейчас, в то зыбкое время, когда пребывал во мраке. Не отменялись ли на темное время суток леса, реки и города? Не отдыхала ли природа от своей упорядоченности, чтобы утром, собравшись с силами, из хаоса вновь превратиться в космос? Единственным, кто в это странное время не изменял себе, был Амброджо, и Арсений чувствовал к нему за это горячую признательность.

Через несколько дней они добрались до Орши. Выяснилось, что за время пути запасы их сильно уменьшились, и теперь они не нуждались во вьючных лошадях. Две лошади были проданы в Орше. С двумя оставшимися лошадьми думать о водном пути было проще. Через два дня они нашли судно, идущее в Киев, и погрузились на него.

Днепр в Орше еще не был широк. Был не шире Великой. Но Арсений и Амброджо догадывались, что он будет расширяться, потому что слышали, что, в отличие от псковской реки, Днепр действительно велик. Амброджо хотел было узнать об этой реке побольше, но корабельщики оказались мрачными и разговоров не поддерживали. Они отдавали себе отчет в том, что им платят за перевозку людей и грузов. И догадывались, видимо, что за разговоры не платят.

Они не разговаривали даже тогда, когда, собравшись тесным кругом, по вечерам распивали какой-то мутный напиток. Ни Арсений, ни Амброджо не знали, что именно пили эти люди, только напиток не делал их веселее. Спины их становились еще более сутулыми. Сидящие напоминали большой непривлекательный цветок, который закрывается на ночное время. Изредка они начинали что-то вполголоса петь. Песни их были столь же безрадостны и мутны, как то, что они пили.

Многие русские мрачны, поделился наблюдением Амброджо.

Климат, кивнул Арсений.

Через три дня причалили в Могилеве. Ни город, ни тем более его название не улучшили настроения корабельщиков. Вечером они выпили больше обычного, но спать не ложились. Около полуночи к пристани подъехала подвода. С нее свистнули. Корабельщики, переглянувшись, сошли на берег. Обратно они вернулись с туго завязанными мешками. Тащить мешки на корабль им помогали люди с подводы. С любопытством и открытостью иноземца Амброджо хотел было спросить у них, что в мешках, но Арсений приложил палец к губам.

Когда корабль отчалил, Арсений подошел к одному из корабельщиков. Он взял его двумя руками за шею и спросил:

Како ти имя, кораблениче?

Прокопий, ответил корабельщик.

У тебя, Прокопие, опухоль дыхательных путей. Положение твое опасно, но не безнадежно.

Если решишь просить помощи у Господа, избавься прежде от того, что тебя отягощает.

Корабельщик Прокопий ничего не ответил Арсению, но из глаз его потекли слезы.

В Рогачеве река стала значительно шире.

В Любече к Арсению подошел Прокопий и сказал:

Про мою болезнь еще никто не знает, но я уже начинаю задыхаться.

Ты задыхаешься от своих грехов, ответил Арсений.

Когда подходили к Киеву, корабельщик Прокопий сказал Арсению:

Уразумех реченное тобою и сотворю по словеси твоему.

Увидев по правому борту киевские горы, корабельщик Прокопий закричал:

Преподобнии печерстии, молите Бога о нас!

Товарищи мрачно смотрели на Прокопия. Его неожиданное благочестие их настораживало. Когда же судно зашло в реку Почайну, чтобы причалить у киевского Подола, Прокопий сказал им:

Бежите с корабля сего, яко хощю покаятися во гресех своих и предатися властем предержащим.

Если бы корабль стоял не у многолюдной киевской пристани, если бы на борту не находилось двое гостей, корабельщику Прокопию, возможно, не удалось бы покинуть корабль так легко. Вполне вероятно, ему вообще не удалось бы его покинуть. Но обстоятельства были на стороне Прокопия.

Он сошел на берег и последние наставления бывшим товарищам давал уже оттуда. Он советовал им не коснеть в грехе, а, покаявшись, идти вверх по течению Днепра до города Орши и там искать себе честных занятий. Корабельщики слушали молча, ибо что же они могли возразить на справедливые речи Прокопия. Следя за движением его губ, они в какой-то мере сожалели, что не свернули ему шею где-нибудь под Любечем и не бросили в полноводную реку Днепр.

К кораблю подошли портовые власти. Корабельщик Прокопий по доброй воле рассказал им, что, помимо паломников и их коней, льняных рубах и глиняной посуды, в город Киев судно доставило награбленное добро из Могилева. Он рассказал, что три недели назад в Могилеве был убит купец Савва Чигирь. Имущество Саввы, которое из-за опасности опознания нельзя было продать в Могилеве, было переправлено по воде в Киев. Таким же путем прежде переправляли имущество и других могилевских купцов, о чем корабельщик Прокопий, будучи взят на службу без особых объяснений, ничего не знал. Хотя и удивлялся, конечно, что погрузка осуществляется глубокой ночью с необычными для рубах и посуды предосторожностями. Когда же в этот раз вместо посуды в одном из мешков он обнаружил драгоценности, а также кубок убиенного Саввы (на серебряном кубке было выгравировано имя), Прокопий сразу заподозрил неладное. И то, что здоровье его ухудшилось, представляется ему не случайным, а в словах паломника Арсения он видит указание Божье и потому кается пред всеми. Прокопий выдохнул. И следующий вдох показался ему легче предыдущего.

Услышав признание корабельщика, портовые власти поднялись на борт, но уже не нашли там людей. Нашли несколько мешков, и впрямь набитых ценными вещами. Тогда они стали расспрашивать Прокопия о его товарищах, и он рассказал все, что знал. Говорил сдавленным голосом, потому что ему не хватало воздуха.

Подойдя к Прокопию, Арсений снова положил руки на его шею. Ощупал ее и сдавил лежащими на гортани большими пальцами. Корабельщик зашелся в кашле. Он согнулся пополам, и из его рта вышла кровавая слюна. Цепляясь за бороду Прокопия, она висела над землей тонкой розовой сосулькой.

Учитывая искреннее раскаяние корабельщика, его невовлеченность в дело, а также плачевное состояние здоровья, власти его отпустили.