Алиенора Аквитанская - Режин Перну

И эта легенда, и другие, не менее зловещие, часто встречаются в сочинениях современников, когда речь заходит о Генрихе II. Одну из самых удивительных историй рассказывает Гирольд де Барри: он уверяет, будто в одной из комнат замка в Винчестере находилась картина, изображавшая орла и четырех орлят; трое из этих птенцов клевали и рвали когтями крылья и спину орла; четвертый же, самый маленький, усевшись у него на шее, старался выклевать у него глаза. И будто бы сам Генрих так объяснял эту картину своим приближенным: «Эта четверка орлят — четверо моих сыновей, которые до самой смерти не перестанут меня преследовать; среди них всех самым жестоким по отношению ко мне окажется самый младший и самый любимый, именно он ранит меня больнее, чем трое других».

В последние годы жизни Генриха страшное предсказание осуществилось. Ричард и Жоффруа не переставали вести борьбу против отца, на которого их ловко натравливал французский король Филипп-Август, — судя по всему, за неимением других достоинств, он обладал, по крайней мере, большими дипломатическими способностями, чем его отец. Именно при его дворе скончается Жоффруа Младший; его торжественно похоронили в совсем новом соборе Парижской Богоматери, освященном всего за три года до того. Графиня Мария Шампанская присутствовала на его похоронах; она была потрясена кончиной единокровного брата, которого очень любила и который умер совсем молодым в результате несчастного случая во время турнира.

Что касается Ричарда, то перипетии его борьбы против отца лишь косвенным образом связаны с историей Алиеноры. Но, в любом случае, обстоятельства этой борьбы привели его, по примеру братьев, к союзу с королем Франции. Его родственнику, графу Филиппу Фландрскому, пришлось поспособствовать, чтобы между ними установилась дружба. Монах Гервасий из Кентербери, старательный летописец тех мрачных лет, сообщает, что в 1187 г. Ричард, говоря о Филиппе-Августе, сказал графу Фландрскому: «Я готов пешком идти в Иерусалим, лишь бы добиться его расположения». На что граф Фландрский ответил: «Совершенно незачем идти туда пешком, как босым, так и обутым, ты вполне можешь к нему отправиться таким, как есть, верхом и в твоих великолепных доспехах». После чего встреча с Филиппом-Августом состоялась, и за ней последовал союз, который неминуемо должен был оказаться направленным против Генриха Плантагенета. Между королями Англии и Франции оставалось много нерешенных вопросов и обид; среди прочего, речь шла о Жизорской крепости и нормандском Вексене, которые были даны в приданое Маргарите Французской и после смерти Генриха Младшего должны были вновь отойти к королевству. В 1186 г., в год смерти Жоффруа, Маргарита вышла замуж вторым браком за Белу, венгерского короля; ничего не осталось от союза, на который тридцать лет тому назад Генрих и Алиенора возлагали столько надежд. Правда, теперь Жизор составлял приданое Аделаиды, но поскольку и речи не было о том, чтобы отпраздновать ее свадьбу с Ричардом, у короля Франции был выбор: он мог потребовать вернуть как саму принцессу, так и крепость, служившую ей приданым. По этому поводу то и дело вспыхивали стычки, за которыми следовали переговоры, как правило, проходившие под знаменитым жизорским вязом, деревом, чей возраст насчитывал не одну сотню лет, с огромным стволом, который с трудом могли обхватить девять человек.

В один из августовских дней 1188 г. Генрих Плантагенет и его приближенные, явившись первыми на мирные переговоры, расположились в тени жизорского вяза. Устроившись там, они самым невежливым образом заняли все имеющееся место и принялись задирать и высмеивать короля Филиппа и его свиту. Переговоры затянулись на весь день; английский король все это время оставался в тени вяза, а король Франции и его двор — в чистом поле, под палящими лучами летнего солнца. К вечеру, после того, как гонцы множество раз сновали взад и вперед между обеими группами, из рядов сопровождавших Генриха Плантагенета валлийских наемников вылетела пущенная кем-то стрела. Взбешенные этим нарушением обычаев французы, которые к тому же были раздражены долгим ожиданием на солнцепеке, бросились на англичан; те, поскольку нападение застало их врасплох, кинулись в беспорядке бежать и укрылись за крепкими стенами Жизора. Люди Филиппа-Августа, для которых враг оказался недостижимым, выместили злобу на дереве: они обрубили ветви вяза и принялись рубить ствол, чем, впрочем, французский король был недоволен: «Разве затем я сюда явился, чтобы превратиться в дровосека?»

Тем не менее, «древо мира» было срублено, а Жизорская крепость, ставшая более, чем когда-либо прежде, яблоком раздора между нормандскими герцогами и французскими королями, продолжала быть ставкой в без конца возобновлявшихся войнах между Филиппом-Августом и его могущественным вассалом. Но, как ни странно, у Филиппа, во всяком случае — на время, появился союзник в лице родного сына его врага: Ричард, наследник английского престола и граф Пуату. Через несколько месяцев после жизорских событий разыгралась совершенно удивительная сцена. Генрих и Филипп договорились встретиться ради того, чтобы еще раз попытаться положить конец своим разногласиям. Короля Англии ждала неприятная неожиданность: Ричард явился на эту встречу вместе с королем Франции. Филипп-Август изложил свои требования: он хотел, чтобы состоялась давно намеченная свадьба его сестры Аделаиды и наследника английского престола; кроме того, прибавил он, отныне Ричард должен стать хозяином не только своего графства Пуату, но и всех полагающихся ему провинций — Турени, Анжу, Мена, Нормандии, и вассалы должны были принести ему оммаж как английскому наследному принцу.

Генрих понял, что возобновляются все трудности, с которыми он столкнулся после коронации Молодого короля, но он совершенно не был расположен повторять опыт преждевременной коронации. Или, вернее, он твердо вознамерился не уступать своему сыну Ричарду и самой малой крохи власти: «Вы просите у меня того, на что я не готов согласиться», — ответил он.

И тогда, к величайшему изумлению и той, и другой свиты, Ричард сделал шаг вперед: «Ясно как день я вижу то, что до сих пор представлялось мне невероятным», — заявил он. И, решительным жестом распустив пояс, он опустился на колени перед королем Франции и, вложив свои руки в его, немедленно признал себя его вассалом во всех своих французских владениях и попросил у него, своего сюзерена, защиты и покровительства.

Несомненно, оба правителя заранее сговорились обо всем. Со стороны Ричарда это означало объявление войны отцу, а для Генриха это было публичным оскорблением, вызовом, брошенным ему его собственным сыном, наследником престола. А Ричард на этом не остановился: повторив поступок старшего брата, он немедленно после так странно закончившейся встречи отправился в Париж и провел рождественские праздники с Филиппом-Августом; по всей видимости, их связывала теснейшая дружба: они ели из одного блюда, спали в одной постели, появлялись вместе на всех ассамблеях и на всех пирах, традиционно устраиваемых в эти дни.

Тем временем, вассалы один за другим покидали старого короля, подточенного болезнью и горем. Рождественский двор в Сомюре стал сумрачным и пустынным; единственным, кто хоть как-то его оживлял, был Иоанн Безземельный, которому, как поговаривали, король намеревался передать наследство, положенное Ричарду.

С наступлением весны военные действия возобновились. Филипп и Ричард сражались бок о бок в этой войне; рядом с Генрихом оставались лишь самые верные и преданные рыцари: надо быть Вильгельмом Маршалом, чтобы при таких обстоятельствах непоколебимо оставаться рядом со своим сюзереном и сражаться за безнадежное дело. Последняя встреча между государями состоялась в Коломбье, поблизости от Азе-ле-Ридо. Генрих во время этой встречи выглядел таким измученным, что Филипп-Август, сжалившись над ним, снял с себя мантию и, сложив вчетверо, предложил Генриху на нее сесть. Плантагенет отказался. Договорились о перемирии. Война была удачна для двух союзников: Тур только что оказался у них в руках, так же, как и Ман, город, особенно дорогой сердцу Генриха: именно там он родился, именно там покоились останки Жоффруа, его отца.