Алиенора Аквитанская - Режин Перну

Мы видим, что она отдает служению Ричарду, ради того, чтобы обеспечить ему корону, всю свою материнскую любовь и весь свой опыт королевы. А какая королева ее времени могла с ней сравниться? Она поочередно правила двумя западными королевствами, французским и английским, которые представляли собой тогда в европейском мире третью силу, — самую юную по сравнению с Восточной Римской Империей, у которой были задеты жизненно важные центры и которая могла устоять против нападений турок лишь благодаря присутствию Запада, столь же опасному, сколько необходимому для нее, — и наиболее действенную, если сравнивать ее с Западной Римской Империей, доведенной до падения чрезмерным честолюбием своих императоров. Именно в этих двух королевствах, французском и английском, которые Алиенора одно время надеялась объединить под скипетром своего старшего сына, находились в ту эпоху наиболее могущественные и наиболее организованные фьефы, самые богатые и цветущие города, ярмарки, торгующие особенно бойко; именно там становилось все больше монастырей и именно там делились с людьми своими знаниями наиболее образованные ученые, именно там с небывалым размахом возводились здания. Какой город теперь мог затмить своим блеском Париж, Лондон или Оксфорд? И какой собор можно было сравнить с Шартрским, где как раз тогда стал епископом англичанин Иоанн Солсберийский? И где еще были такие ярмарки, как в Шампани, где зять Алиеноры, Генрих Щедрый неустанно улучшал пути сообщения? В каких поэтических произведениях лучше, чем в сочинениях Кретьена де Труа, отражен куртуазный и рыцарский идеал, истинное украшение этого века, ставшее образцом для подражания вплоть до границ германской империи? Наконец, существование каких центров духовной жизни было столь же ярким, полнокровным и плодотворным, как у Фонтевро или Сен-Виктор де Пари во Франции, Ривво или Кентербери в Англии, и двух возвышавшихся над морем «Мон Сен-Мишель» — французского и расположенного на самом дальнем мысу Запада, в Корнуэльсе — монастырей?

Отныне этим двойным владением, Францией и Англией, которые Алиенора — двуглазый орел, «aquilabiapertita» — словно объединила своей личностью, будут править два короля. Один из них — король Филипп Французский, чье рождение положило конец ее надеждам, связанным с двойной короной для Генриха Младшего, и совпало с отдалением ее супруга — так, словно взошедшая, наконец, звезда потомков Гуго Капета возвещала закат Плантагенетов. Она никогда с ним не встречалась. Казалось, он был в наилучших отношениях с ее сыном Ричардом, но материнский инстинкт подсказывал ей, что надо остерегаться. Репутация у Филиппа была такая, что он не внушал ни малейшей симпатии. Он был угрюмым, неприветливым и нелюбезным юношей, выросшим в лесной глуши; его опекун, Филипп Фландрский, какое-то время тщетно пытался привить ему менее грубые манеры. Что могла думать о таком супруге его жена, кроткая, белокурая и нежная Изабелла де Эно? По отношению к своей матери он, во всяком случае, проявил себя эгоистичным и относился к ней без всякого уважения. Адель Шампанская покинула двор и переселилась в свои владения. Наконец, последняя черта, которая должна была быть для Алиеноры решающей: Филипп не любил трубадуров; четырьмя годами раньше он сообщил о своем намерении не содержать более при своем дворе поэтов и музыкантов, несмотря на то, что это считалось обязательным для всякого правителя хорошего рода; король сказал, что вместо того, чтобы расточать им свои щедроты, он употребит эти деньги на помощь беднякам.

Союз Филиппа и Ричарда — здесь ошибиться невозможно — был направлен против Генриха. Что же произойдет теперь, когда два молодых короля встали лицом к лицу? Филиппу приписывают весьма красноречивое высказывание; он будто бы еще ребенком, глядя издали на ослепительно белую в солнечных лучах Жизорскую крепость, заявил: «Мне хотелось бы, чтобы эти стены были сложены из драгоценных камней, чтобы все камни в них были золотыми и серебряными, при условии, что об этом никто не будет знать или никто не сможет узнать, кроме меня!» И, поскольку это восклицание вызвало всеобщее удивление, он прибавил: «Не удивляйтесь: чем более ценной будет эта крепость, тем дороже она будет для меня, когда попадет в мои руки».

Кто будет союзником Ричарда в борьбе, которая рано или поздно, но начнется? Со стороны своего брата Иоанна он может ожидать лишь предательства. Его брат Жоффруа, наследник Бретани, умер три года назад, оставив только дочку, но его жена, Констанция Бретонская, была в то время беременна, и у нее родился мальчик, которого назвали Артуром, как героя легенд о рыцарях Круглого Стола. Правда, Констанция Бретонская, неизвестно почему, невзлюбила Плантагенетов. Возможно, она считала их виновными в смерти мужа; но, как бы там ни было, ее ребенка в самом нежном возрасте затребовал к себе король Филипп и, ссылаясь на свои права сюзерена, воспитал его при французском дворе.

Оставались дочери Алиеноры, чьи браки соединили Плантагенетов с европейскими королевскими семьями. К несчастью, старшая, Матильда, умерла в том же самом июле месяце, что и Генрих, но ее супруг, герцог Саксонский, казался надежным союзником. Вторая, Алиенора, стала женой короля Кастилии, и через нее можно было искать по ту сторону Пиренеев союзов, выгодных для королевства, простиравшегося до Байонны. Наконец, Иоанна, жена Вильгельма Сицилийского, могла оказать неоценимую поддержку в осуществлении великого плана, который вынашивал тогда Ричард.

Потому что он действительно существовал — великий план, который в 1189 г. затронул самое сердце христианского мира. Этот проект нашел живой отклик и в сердце Алиеноры: как и в те времена, когда она была юной королевой Франции, заговорили о крестовом походе, о крестовом походе королей. Прошло ровно сорок лет с тех пор, как ее дядя, Раймунд де Пуатье, встретил смерть в бою против Нуреддина, — уже сорок лет звучали мессы за упокой его души, которые служили по желанию Алиеноры. И за это время произошла величайшая катастрофа: Иерусалим, святой город, снова оказался в руках сарацин. Несчастье случилось двумя годами раньше, в 1187 г., когда армия франкских баронов, следуя дурным советам, безрассудно устремилась в пески Гаттина и была истреблена мамелюками султана Саладина. Тогда можно было подумать, будто для слабого латинского королевства, оставшегося без защитников, все было кончено. Однако военные ордена, тамплиеры, госпитальеры, — по крайней мере, те, кто уцелел в гаттинской бойне, — укрывшись в крепостях, продолжали отчаянно сопротивляться. И вот теперь, при поддержке только что прибывших крестоносцев, бывший король Иерусалима (пуатевинец Ги де Лузиньян) попытался отвоевать город Акру. На самом же деле бароны Святой земли вот уже который год все более и более настойчиво взывали к западным христианам. Прелаты, стараясь им помочь, заклинали христианских правителей забыть о своих распрях и личных амбициях и совместно взять кресты. Именно уступая их просьбам, Генрих Плантагенет столько раз встречался под Жизорским вязом с королем Филиппом. Но все это оставалось напрасным. Десятину, установленную нарочно с этой целью, Генрих незаконным и святотатственным образом присвоил и употребил на оплату наемников, чтобы сражаться с собственными сыновьями.

А теперь похоже было, что Ричард решил во что бы то ни стало исполнить обет, которым пренебрег его отец. И Алиенора, как бы страстно ей ни хотелось сберечь для Ричарда его королевство, не станет отговаривать его от намерения, в котором ей слышались отголоски ее собственной молодости.