Осень на краю света - Дмитрий Заваров

— У тебя еще есть такая карточка? — безразлично, чтобы не поняла, как ему понравилось это фото, иначе будет вредничать.

— Оригинал лучше.

Она кокетливо вытащила у него изо рта сигарету, затянулась. Под деревьями уже темнело. Зажглись фонари. В конце дороги виднелся чугунный забор с распахнутой, вмерзшей нижним краем в сугроб калиткой. Склонившиеся над аллеей рябины делали ее похожей на тоннель. Теплый ветер порывисто свистел над головой. Пахло тающим снегом. Она шла в шерстяном пальто, с повязанным поверх воротника вязаным шарфом. Все время вырывалась вперед, спешила от избытка энергии, шарф мешал крутить головой — ей приходилось поворачиваться всем телом. Слегка волнистые волосы разметались по плечам, слева, над ухом, запуталась веточка. Потянулся, чтобы убрать — она неверно поняла намерение, обняла, прижалась губами…

Юрий Григорич подсознательно ожидал, что в какой-то момент кол, пробив крышку, провалится вниз. Но, видимо, прошло слишком много лет, и пустоты под землей уже не было…

— Перекури, — посоветовал Иваныч.

Дядя Федя стоял снаружи ограды, кряжистый и всклокоченный, кепка набок, в глазах плескалась тоска. За спиной — малиновая полоса заката над лесом: пейзаж, как из цыганской песни. Сумку с выпивкой повесил на столбик. Затягивался зло, с присвистом. Переживал.

— Не хочу, — отмахнулся Юрий Григорич.

Чувствовал, как по спине стекают струйки пота. Из-под ворота телогрейки вырывается жар разгоряченного тела. Ноют мышцы рук, каждый удар уже отдается болью. От кола осталось где-то полметра. Если аккуратно забить, даже и незаметно будет, что он тут: только дырку землей присыпать да листьями прикрыть…

— Ленка, Ленка… И фотографию не дала. Обе-щала…

— Не успела.

— Я эту заберу, ладно?

Последний удар. Кувалда оставляет в земле прямоугольную выемку, как печать: дело сделано.

Юрий Григорич огляделся: уже почти совсем ночь. Хорошо, потому что в темноте не видно глаз. Хотя товарищи и не смотрели на него. Иваныч вошел в ограду и сосредоточенно расставлял на столике водку и закуску, отец Димитрий наблюдал забитый кол, будто к чему-то прислушивался.

— На-ка вот. — Старик протянул стакан.

С кряхтением наклонившись, поставил еще один на припорошенный листьями гранитный цоколь. Выпили не чокаясь, Юрий Григорич поперхнулся, закашлялся, на глазах выступили слезы.

— Больно, — прошептал он тихо.

— Значит, тебе можно позавидовать, — так же тихо ответил отец Димитрий.

За спиной раздалось бульканье — Иваныч наливал по второй. Снова выпили. Товарищи тактично отошли к ограде, оставив Юрия Григорича одного. Он достал нож, пригнулся к памятнику и, подсунув лезвие под фотографию, поддел. Эмалевая пластина отошла на удивление легко.

Было тихо. Еле слышно шуршали опадающие листья, да похрустывало что-то в темноте промеж могильных оград. Кладбище опускалось в ночь, только наверху — как поплавок — торчал над деревьями освещенный купол церкви. На грязно-черном небе высыпали блеклые звезды. Внизу, в овраге, еще можно было разглядеть темную линию прибрежных кустов. Сейчас там, в глубине зарослей, копошились зыбкие, тлеющие зеленоватым светом огоньки — штук пять или шесть.

— Что это? — спросил Иваныч.

— Блуждающие токи Фуко, — ответил отец Димитрий.

— Да?

— Да.

На холме — где-то далеко, будто бы по другую сторону реальности — залаяла собака. Огоньки выстроились в линию и медленно поплыли над водой, повторяя изгибы ручья. Юрий Григорич покатал между пальцами папиросу, дунул в мундштук…

…дверь с ленивым скрипом заскользила обратно, сухо ударила железом о железо и, отскочив, снова ударила — уже тише. Вадим Алексеевич обернулся: у входа в магазин никого не было. С самого оврага ему казалось, что кто-то идет следом. И вот сейчас опять стойкое ощущение: кто-то проскользнул в магазин за его спиной.

— Кто к нам пожаловал! — с вежливой фамильярностью протянула тетя Люда от прилавка. — Здравствуйте, товарищ завхоз.

— Здравствуйте, Людмила Васильевна, — поприветствовал Вадим продавщицу.

И снова обернулся. Солнце било сквозь панорамные стекла витрины, насквозь пронизывая зал: на сером кафельном полу лежали симметричные кресты от перекладин рам. И никого. Это становилось какой-то манией: он всегда думал, что выражение «почувствовал чужой взгляд» — книжная выдумка, однако кожа на затылке на полном серьезе зудела от чьего-то внимания.

— Потеряли кого? — кокетливо поинтересовалась Людмила Васильевна.

Была она в синем рабочем халате поверх цветастого сарафана, из нашитых карманов торчали какие-то бумаги, тугая русая коса плетеной змеей охватывала голову, алели ярко накрашенные губы. Такие лица малевали на лубочных картинках в соседстве с самоваром.

— Да нет, это я глаза отворачиваю, чтобы от вашей красоты не ослепнуть, — отшутился Вадим.

Он давно заметил, что подобные примитивные комплименты действуют на тетю Люду неотразимо. Поначалу даже думал, что она притворяется. Но нет, все было по правде. Казалось бы, циничная, прож-женная торговка, к тому же перетравившая паленой водкой полдеревни… Единственным объяснением могла быть затасканная мудрость: «женщина любит ушами». Может быть, ей, выросшей в этих полудиких местах, никто никогда не делал комплиментов — оттого и нет иммунитета. Или же все дело в том, кто их делает? Тетя Люда была неравнодушна к нему — это Вадим давно отметил.

— Чем могу служить, Вадим Алексеевич?

Еще одна интересная черта: в общении с ним она почему-то нет-нет, да и вворачивала какие-то «купеческие» обороты. Видимо, нахватала из советских фильмов о мещанской жизни. Вадима поначалу это забавляло, но последнее время стало раздражать. Особенно сегодня, когда затылок не переставая сверлит чей-то взгляд. Захотелось во что бы то ни стало выбить тетю Люду с накатанных рельсов.

— Водки мне дайте, Людмила Васильевна, — резко выдал Вадим и приготовился наслаждаться эффектом.

— Водки?!

Продавщица захлопала размалеванными глазами — на лице как будто ожили две бабочки.

— Водки! — сурово подтвердил Вадим и умело пригорюнился, опершись рукой о прилавок.

— Что-то случилось? — скорбно притушила голос тетя Люда.

— Бабушка умерла, — выдержав паузу, тихо сообщил Вадим.

Все это он придумал за секунду — и дальше пошла чистейшая импровизация.

— Как же так? Боже мой… — закачала кукольной головой тетя Люда.

— Последний родственник… все. Теперь один.

Людмила Васильевна поникла, горестно закатила глаза. От слез, впрочем, благоразумно воздержалась: на ресницах налипло огромное количество туши. Вадим скорбел, наблюдая за реакцией. Играл на грани фола, нарочно разыгрывая сцену в стиле дешевой мыльной оперы. И в любой момент готов был рассмеяться — лишь только на лице тети Люды мелькнет сомнение. Но продавщица продолжала верить. И он решил подбавить «трагизма».