Гордиев узел - Бернхард Шлинк

— Я знаю, вы сказали все, что вам велел передать ваш долбаный кузен, и больше вы ничего не знаете. Но может, вы вовсе не кузен этого кузена, а сами и есть этот кузен? И никакого другого кузена вообще нет? А если он есть, то кто он и где? У вас ведь с ним есть связь? А может, это вовсе не кузен, а дядюшка?.. — Бьюканен впился в Георга хищным взглядом.

Георг рассмеялся:

— Не имея кузена, я сам кузеном быть не могу. А если серьезно: зачем мне разыгрывать комедию с кузенами? Что же касается связи — я не могу связаться с кузеном, он сам связывается со мной.

Бьюканен поднял руки и хлопнул обеими ладонями по столу:

— Черт бы вас побрал! Вы хоть знаете, что у меня сегодня случилось? Я по ошибке отдал не того щенка. Моя собака, золотистый ретривер, ощенилась, и шесть щенков мне, конечно, ни к чему, но одного я хотел оставить. И вот именно этого я и отдал!

— Так заберите его обратно.

— Заберите, заберите! Я отдал его своему шефу. И вы хотите, чтобы я сказал ему, что этот щенок недостоин быть его собакой и ему лучше найти себе другого?..

Георг встал:

— Рад был с вами познакомиться. Желаю вам удачи с вашим щенком.

— Да начхать вам на моего щенка. — Бьюканен проводил его до двери. — Счастливо.

Включив радио на полную громкость, Георг помчался вниз по серпантину. Ветер раздувал ему рубашку, и она хлопала, как парус. «Я сделал это! — ликовал он. — Это, друг мой Бентон, начало твоего конца. Как бы там Бьюканен ни отнесся к моему рассказу, твоя роль в этой истории будет нравиться ему все меньше и меньше. Бентон, безмозглый ты идиот! Плевать, в чем конкретно заключается твое паскудство, но то, что ты паскуда и ублюдок, — это факт, а паскуды и ублюдки нам здесь ни к чему! Жаль, Джо, что ты, возможно, так и не узнаешь, что это я вырыл тебе могилу. Бьюканен не станет тебе обо мне рассказывать, как и ты не рассказал ему обо мне. Ну ничего, я как-нибудь переживу это огорчение».

Георг хихикнул. «Сейчас на повестке дня — русские. А почему бы не подключить еще и китайцев, ливийцев, израильтян и южноафриканцев? Слить их в одну банку, как зверский коктейль, в котором смешивают как попало самые крепкие напитки, так что выпивший его начинает бегать по стенкам. Если мир сходит с ума и готов плясать нагишом, то почему бы не под мою дудку?»

Джилл вернула его в реальность. Она лежала с открытыми глазами и хныкала. Ее только что вырвало. Фирн поставила диагноз: расстройство желудка. Георг видел, что бедной малявке плохо, и мучился угрызениями совести, вполуха слушая Фирн, которая что-то говорила о кока-коле.

— Какая кока-кола? Зачем?

— При расстройстве желудка всегда пьют кока-колу. Ты что, не знаешь? Моя мать даже держала в доме бутылочку с сиропом, из которого ее делают.

— Ты что, серьезно считаешь, что Джилл нужно выпить кока-колы? Сколько тебе было лет, когда твоя мать лечила тебя этим домашним средством?

Георг терпеть не мог даже само это выражение «домашнее средство». Для него «домашнее средство» означало чай из полыни, липовый цвет, настой ромашки, обертывание голеней, французская водка. Но чтобы кока-кола?.. Вот уж действительно Новый Свет!

Фирн была в отчаянии от его несообразительности:

— Конечно, я не помню, в два месяца мне давали кока-колу или в пять. Но сколько я себя помню, меня всегда в таких случаях лечили кока-колой.

В конце концов они достали из холодильника банку кока-колы, Георг взял Джилл на руки, обмакнул мизинец в коричневую жидкость и сунул его в рот Джилл. Она принялась сосать. Он проделал то же самое трижды:

— Ну что, может, хватит?

Фирн внимательно следила за лечебной процедурой. Откинув со лба прядь волос, она сказала твердо, как будто точно знала дозировку:

— Дай ей еще два пальца.

Георг повторил манипуляцию еще два раза, потом стал расхаживать с Джилл на руках по террасе, по комнатам, спустился по лестнице в подвал, где хранились инструменты и стояла стиральная машина, снова поднялся наверх. Все это время он тихонько разговаривал с Джилл, бормотал всякую чушь про маму и про папу, про Померанию, про «Ослиную шкуру».[41]Выйдя опять на террасу, он увидел, что она уснула. Он осторожно присел на край шезлонга и задумался, глядя на дорогу, машинально насчитал пять разбитых, ржавых машин на обочине, три парусные лодки на заливе и проводил взглядом летящий на север цеппелин.

В среду ровно в десять утра Георг позвонил из телефонной будки в русское посольство в Вашингтоне.

— Посольство СССР. Слушаю вас.

— Я хотел бы оставить сообщение. Кодовое слово «винты». Запишите, пожалуйста. Ваш человек в Сан-Франциско должен доехать на такси до угла Третьей и Двадцать четвертой улиц, пройти по Двадцать четвертой улице на север до конца и ждать там в одиннадцать часов моторную лодку. Записали?

— Да, но…

Георг повесил трубку. Чтобы дойти до дому, потребуется десять минут. Он прибавил шагу. Пока они там, в посольстве, свяжутся со своим человеком в Сан-Франциско и передадут ему информацию, пройдет минут пятнадцать. Фирн с Джилл были в парке «Золотые ворота», Джонатан так сосредоточенно работал над новой картиной, что даже не посмотрел на Георга, когда тот подошел к письменному столу.

— В левом верхнем ящике, — ответил он машинально на его вопрос, где у него писчая бумага.

Георг достал из правого нижнего ящика пистолет.

В двадцать минут одиннадцатого Георг уже лежал на крыше. На Иллинойс-стрит и на Двадцать четвертой улице все было тихо. Лишь изредка проезжала фура, с контейнером или без, продуктовая или строительная машина. За десять минут ни одной легковушки. В половине одиннадцатого по Иллинойс-стрит медленно проехала полицейская машина, развернулась на перекрестке и так же медленно двинулась обратно. В тридцать пять минут с Третьей улицы на Двадцать четвертую повернул старый широкий «линкольн» с низкой посадкой. Глушитель у него ревел, кузов тяжело громыхал на колдобинах. В конце Двадцать четвертой он остановился. Никто из него не вышел. На Третьей улице и на автостраде вдоль холма ровно шумели плотные потоки машин.

Георг нервничал. Полицейская машина. «Линкольн». Теперь ему нужна была еще одна пара глаз, чтобы не только наблюдать за перекрестком, но и держать в поле зрения «линкольн». И наконец, этот неотступный вопрос: включились ли русские вообще в игру? Или сочли все это глупой шуткой? Или ловушкой? «Подожди, не дергайся! — успокаивал он себя. — Ничего смешного в моем письме не было. И бояться им тоже нечего. Для шутки тут не хватает комизма, а для ловушки — негативных последствий. Какая польза американцам в том, что они возьмут русского агента, поджидающего неизвестно кого на берегу залива?»

Георг с облегчением увидел, что «линкольн», тяжело попятившись задом, доехал до перекрестка, развернулся и поехал по Третьей улице. Выло без четверти одиннадцать.