Змея - Бекс Хоган

Как только мы оказываемся внутри, я принимаюсь командовать.

– Разожги огонь посильнее и нагрей воду. Мне нужны чистые простыни, столько, сколько сможешь достать, иголка и нитка.

Поняв, что Олвин не справляется с костром, поскольку одной рукой держится за голову, я окликаю ее:

– Дай-ка гляну.

Осматриваю порез. Нехороший, но жизни не угрожает. Кровотечение уже замедлилось.

– Вот. – Я обвязываю голову Олвин куском ткани, чтобы рана оставалась в чистоте, пока не будет время заняться ею. – Потом залатаю.

Олвин странно на меня смотрит, но не спорит, позволяет мне снова сосредоточиться на Пип и приносит все, о чем я просила.

Пип без сознания. Она потеряла слишком много крови.

– Есть у вас какие-нибудь зелья? – спрашиваю я Олвин. – Какие-нибудь травы?

– Разбужу Маму, она скажет.

– Я уже тут. – Мама торопливо заходит в комнату, все еще в ночной рубашке. В руках у нее несколько бутылей. Она сразу говорит: – Есть туманник, червоножник и хрусталист. Тебе что дать?

Впервые слышу эти названия. Прошу дать посмотреть.

– Туманник помогает при заражениях, – поясняет Мама.

– А другие?

– Хрусталист сбивает жар. Червоножник способствует пищеварению.

– Растолките туманник с хрусталистом и добавьте кипятка, чтобы получилась паста.

Мама кивает и идет на кухню, Олвин отправляется ей помогать. Пока они готовят смесь, я пытаюсь очистить рану, нанесенную ледяным львом. Она плохая, но не настолько глубокая, чтобы задеть мышцы. Если мне удастся не допустить заражение, Пип поправится.

Я тружусь всю ночь. Как только Мама приносит пасту, втираю ее в рану, удаляю по ходу дела кровь и готова зашивать.

– Сейчас будет больнее всего, – предупреждаю Олвин, которая садится рядом с сестрой. – Она очнется. И мне нужно, чтобы ты не давала ей шевелиться.

Олвин кивает, стискивает зубы, а я раскаляю иголку над огнем и берусь за дело.

Пип почти тотчас же возвращается к ужасам реальности, ее крики звенят в ушах. Но я не останавливаюсь, продолжая чинить то, что было сломано, хотя Олвин умоляет меня прекратить, а визг Пип переходит в рыдания. Мне самой тошно причинять ей боль, но это единственный способ ее спасти.

Когда все сделано, я касаюсь руки Олвин.

– Принеси снега и заверни его в ткань. Это облегчит ее мучения.

Мама приходит успокоить Пип, нежно утирает ей пот со лба и что-то нашептывает.

– Худшее позади, – говорю я Пип. – Теперь спи и набирайся сил.

Она через силу улыбается мне, закрывает глаза и прижимается к бабушке.

Когда Олвин приносит холодный компресс, я обкладываю им ногу Пип, надеясь, что сделала достаточно, чтобы избежать заражения. Но это только время покажет.

Покончив с Пип, я принимаюсь за голову Олвин. Пока я накладываю шов, она несколько раз тихо бормочет ругательства, а когда все готово, кладет руку мне на плечо:

– Не знаю, как тебе, а мне нужно выпить.

Олвин уходит и возвращается с двумя кружками, передает одну мне. Я делаю глоток и чуть не давлюсь, с такой силой эта жидкость обжигает рот и горло. Откашлявшись наконец, я чувствую, что почти успокоилась.

Олвин ухмыляется:

– Хорош, правда? Ледяной огонь. Делается из сока ледяных деревьев.

– Смертельная штука, – отвечаю я с улыбкой, но делаю еще глоток.

– Спасибо, – говорит она через некоторое время. – За все.

– Не благодари раньше времени. – Я ощущаю, что жутко устала. – Опасность еще не миновала Пип.

– Ей гораздо лучше, чем было бы без тебя.

Однако, сделав еще глоток ледяного огня, я задумываюсь, так ли это. Не подними я тревогу, Пип наверняка убила бы ледяного льва самостоятельно. Я только все испортила.

Впрочем, это как раз то, что получается у меня лучше всего.

Мне уже кажется, что Пип повезло, но заражение тут как тут и распространяется быстро.

Если до сих пор я и помышляла о том, чтобы продолжить поиски Эстер, теперь об этом нет и речи. Не могу же я бросить ее умирать. Поэтому мое пребывание в горах затягивается. Днем я занимаюсь Пип, а ночью сторожу лошадей.

Я пробую разные припарки, варьирую количество трав, брожу по окрестностям в поисках любых трав, которые могут исцелять. Я сбиваю температуру Пип с помощью влажных платков и снежных компрессов и жалею, что не владею волшебством настолько, чтобы излечить ее одним прикосновением.

Как-то днем, когда усталость валит с ног, Олвин приносит мне тарелку тушеного корнемороза.

Пока я ем, она, сев на мое место, меняет компресс на лбу у Пип, потом ворошит огонь. Через какое-то время она указывает на мое ожерелье, выскользнувшее из своего укрытия под рубашкой.

– Красивое, – говорит она. – Откуда оно у тебя?

Я прихватываю камень и, прежде чем убрать обратно под рубашку, прижимаю к груди.

– Это подарок.

Я не хочу думать о Торине, но каждое мгновение, проведенное возле Пип, испытываю угрызения совести оттого, что сижу у ее постели, а не возле своего мужа. Врачуя Пип, я думаю, как он там, жив ли еще, и желаю ему продолжать дышать и дождаться моего возвращения.

– От кого-то, кто тебе дорог? – мягко настаивает на ответе Олвин.

– Да, очень.

Она внимательно всматривается в мое лицо, и я стараюсь ничем себя не выдать.

– От того, кто близок твоему сердцу, но не от того, кто им владеет.

Удивленно поднимаю на нее глаза, она в ответ улыбается:

– Ты умеешь прятать свои чувства хорошо, но не полностью.

– Какое это имеет значение? – говорю я излишне резко. – Я их обоих оставила.

– И увязла тут. – Олвин говорит то, о чем я молчу.

– Я не ожидала, что все так получится.

– Но думаешь ты именно так?

– Я оставила их, чтобы помочь им. Но вместо этого, боюсь, делаю им только хуже.

Олвин некоторое время молчит.

– Может, ты слишком строга к себе. Судьба Двенадцати островов не может зависеть от одного человека.

Тогда почему у меня именно такое чувство?

– Во всяком случае, ты можешь уйти, – говорит Олвин. – Долг над тобой довлеет, но ты не его пленница в буквальном смысле.

Я поднимаю на нее глаза:

– Ты тут несчастлива?

Я уже поняла, что Рэйвн хочет бежать от гор, здешняя жизнь ее душит, однако Олвин всегда производила на меня впечатление целеустремленной и спокойной. Мне никогда не приходило в голову, что она тоже может хотеть уйти.