Мистическое кольцо символистов - Мария Спасская

– Видишь ли, дружок, – подбирая слова, начала я. – Боюсь, что в нашу программу не входит собственно съемка. Мы будем говорить о шедеврах мирового кино, я научу вас правильно смотреть кинофильмы и видеть авторскую задумку…

Я еще не закончила мысль, а мальчишка уже шарахнулся в сторону, небрежно обронив:

– Не-е, на фиг!

И переместился к Володе, где толкались другие мальчишки и девчонки. Точно купец на ярмарке, фотограф разложил перед собой самые различные камеры и объективы, которые с живейшим интересом вертели в руках его потенциальные кружковцы.

Слушая рассказ о заманчивых перспективах, открывающихся перед человеком, овладевшим премудростями обращения со сложной фототехникой, я тоскливо вспомнила заваленный пленкой подвал. Рядом записывались к благообразному старичку в шахматный кружок, в изостудию к хорошенькой брюнетке, в кружок хорового пения. У меня же в списке значились три человека, которые записались во все кружки, без исключения, в том числе и ко мне, решив уже потом выбрать, куда они будут ходить. Просидев до обеда и записав всего лишь эту троицу, я пододвинула листок к соседу-фотографу.

– Володь, пойду в подвал, пленки разбирать, – поднялась я из-за стола. – Там столько кинолент, за год не управиться. А то сижу без дела с самого утра. Ты запиши, пожалуйста, если придут желающие.

– Иди, Сонь, конечно. Я запишу.

Спустившись в подвал, я полной грудью вдохнула приятный запах старой пленки, надела теплую куртку и принялась за дело. Просматривая пленку за пленкой, я с головой погружалась в атмосферу дореволюционной жизни. Наряду с несколько наивными игровыми фильмами попадались документальные зарисовки и – странное дело – интервью с самыми разными людьми. Были и такие, где вместо изображения скакали разводы и кляксы, я называла это браком и откладывала в обнаруженное здесь же железное ведро. Встречался и полубрак – пленка была испорчена, но не до конца и, как я полагала, подлежала реставрации.

Пленка сменяла пленку, а я все никак не могла остановиться. Это был восторг. Предчувствие открытия охватывало меня всякий раз, когда я склонялась над грудой спутанных лент и произвольно выбирала одну, предвкушая, что увижу в следующий момент. Прервалась я только тогда, когда за мной пришла Хранительница. Вера Донатовна картинно толкнула дверь и, опираясь локтем на косяк, проговорила:

– Сонечка, ты спать здесь собралась? Заканчивай уже, мы закрываемся.

Я остановила киноаппарат на середине очередной пленки и, выходя из комнаты, погасила свет.

– Володя тебе еще одного ученика записал, – проговорила старушка, поднимаясь передо мной наверх. – Всего, получается, четыре.

Мы вышли из подвала, и Вера Донатовна категорично сказала:

– Думаю, пока тебе лучше целиком сконцентрироваться на архиве. А четырех твоих Володя заберет себе.

– Вот спасибо, Вера Донатовна! – вырвалось у меня, и, как я ни старалась, не смогла скрыть охватившей меня радости.

Мне вовсе не нравилась перспектива общения с детьми. Честно говоря, дети меня пугали. Только вот сказать об этом Вере Донатовне я не решалась. Ветрова с удивлением взглянула на меня и, заперев на ключ дверь, направилась к флигелю.

– Борис Георгиевич приехал сердитый, все его раздражает, – пожаловалась она. И предупредила: – Если за столом начнет рассказывать о своих делах, ты слушай, не перебивай.

– Хорошо, не буду перебивать, – согласилась я.

– Я картошечки сварила, курицу пожарила.

– Когда вы все успеваете?

– Привыкла. Ты тоже включайся в общественно-полезный труд. Посуду после ужина помоешь.

Она отперла дверь во флигель, пропустив меня вперед. Все были в сборе – Холмс и Ватсон сидели за столом. Заняли свои места и мы с миссис Хадсон. Дядя долго молчал, потом вдруг начал говорить.

– Девочка совсем плоха, – вилкой ковыряя картошку, мрачно обронил он.

– Какая девочка? – с набитым ртом осведомился Виктор.

– Земфира Аюшева. Жалко ее. Красавица, умница. Диссертацию у себя в Казани защитила. Так и сыплет именами и датами, кто и когда отправился на строительство Гетеанума в швейцарский Дорнах.

– Кстати, про Дорнах, – перебив Карлинского, вдруг вспомнила я. И под испепеляющим взглядом соседки стала рассказывать: – Сегодня просматривала пленки и нашла интервью с Клавдией Васильевой – последней женой Андрея Белого. Снимал беседу Донат Ветров, он же вопросы Васильевой задавал. Запись датирована пятьдесят восьмым годом, но сохранилась не очень хорошо, хотя изображение разобрать можно, и звук вполне приличный. Васильева там как раз упоминает Дорнах. Борис Георгиевич, может, вашей пациентке показать? Вдруг поможет?

– Я посмотрю, что с пленкой можно сделать, – буравя меня глазами, пробормотала Вера Донатовна. И, с обожанием глядя на Карлинского, ласково добавила: – Борис Георгиевич, вы курочку-то ешьте!

Дядюшка крякнул и, развернувшись на стуле, потянулся в сервант за коньяком. Пронзительный звонок во входную дверь не дал ему завершить маневр.

– Это ко мне, – торопливо обронил Карлинский.

Поднялся со стула, прихватил коньяк и устремился в коридор. За ним, выскочив из-за стола, мелко засеменила любопытная Вера Донатовна.

– Кто это, Борис Георгиевич? – взволнованно вопрошала старушка.

Загремел запор, стукнула дверь, послышался женский смех, и дядюшка пробасил:

– Сказал же, Вера Донатовна – это ко мне. Журналистки пришли, интервью будут брать.

– Ванну после журналисток хлоркой продезинфицируйте, – пробурчала Вера Донатовна, уходя в свою комнату.

Мы с Виктором переглянулись и прыснули.

– Чур, я посуду мою, – отсмеявшись, проговорил он.

– Нет, я мою. Вера Донатовна приучает меня к общественно полезному труду.

– Давай мыть вместе?

– А давай!

Мы собрали тарелки и отправились на кухню. Теперь уже Виктор мне нравился. Очень-очень. Сейчас он походил на актера Демьяненко в роли Шурика. Такой же теплый, уютный, нескладный. С ним было легко, как с давним другом, и я спросила:

– Вить, скажи, ты зачем в себя стрелял?

– Жить не хотел, разве не понятно? – сунул он тарелку в посудомойку. И как о чем-то само собой разумеющемся проговорил, берясь за следующую: – Я жену свою очень люблю, а Оксана меня терпеть не может. Жить не хочется.

Я подала ему стакан и уточнила:

– И теперь не хочется?

– И теперь. Но я слово Борису дал, что больше не буду самоубиваться. Я не могу его подводить.

– А если Оксана к тебе вернется и скажет, что любит тебя?

– Тогда я буду самым счастливым человеком.

Мне стало больно, как будто ударили под дых, и я проговорила: