Моя крайность - Тата Чепурнова

Боль, с которой он произносит слова, буквально на физическом уровне полосует кожу, высекая искры из его слегка увлажнившихся глаз.

— Я не понимаю, Максюш. Ни черта не понимаю, — несмело кладу свои руки поверх его, надеясь, что он догадается, отпустить мои, наверняка уже, покрасневшие щёки.

— Всё просто, я налакался до поросячьего визга в ближайшем баре. Позвонил Альке, назвал адрес и велел забрать это жестяное ведро, боясь показаться ещё большим трусом, — его руки перекочевав с лица на плечи, хорошенько встряхивают меня, с жёстким напором утрамбовывая смысл сказанного ранее. — Она три раза заваливала экзамены в автошколе, ей видимо было не дано. Но мне было насрать, я усадил её за руль. Я хотел, чтобы она вернула отцу машину, — голос взволнованно дрогнув, прерывается надсадным рыком. — Мы влетели под газель. Аля скончалась на месте, ее подружка и я, отделались переломами, и пожизненными муками совести. Мне ремнем сломало ключицу и ребра, потому что меня она пристегнула, а себя забыла и вылетела в лобовое.

— Ты не виноват, это просто стечение обстоятельств, — выдыхаю в его закусанные до крови губы, уже начиная ощущать соленую влагу на них. — А истязает тебя не причастность к её смерти, а гипертрофированная претензия к самому себе. Ты слишком критичен, слишком подвержен желанию быть идеальным, — собираю последние остатки смелости и смотрю прямо ему глаза. Холодные, грустные, наполненные дикой ненавистью к самому себе. Боль скручивает его изнутри, внешне лишь проявляясь гримасой сожаления и раскаяния. — Нужно попытаться простить себя и жить дальше… за двоих.

— Не получается, — с усилием давит на свой шрам, трёт его, зажмурившись сильнее, потому что перегибает и намеренно причиняет себе физические терзания.

— Позволь мне помочь, — секунду я не двигаюсь, успокаиваясь сама и давая Максу время перевести дух. А после аккуратно убираю его пальцы от телесного напоминая надуманного грешка и Максим неохотно подчиняется.

Стремительный поток воздуха вырывается из его носа, прежде чем он окончательно расслабляется и позволяет мне коснуться грубой полоски кожи на своей ключице. — Отпусти её, и боль, и Альку, ей бы не хотелось видеть тебя таким жалким.

Я морщу нос, жалея что не могу немедленно забрать свои слова обратно. Ведь теперь я знаю источник его проблем, которые ему докучали. Вину, которую он возложил на себя сам, постоянное бремя, которое нёс, боясь признаться.

— Спасибо, что рассказал, — шепчу ему в ухо, что разделю с ним всё, если он позволит и останусь рядом, и никогда не оттолкну.

Максим

Пальчики порхают по коже, неспешно обводят контур острой ключицы, собирая мелкие капельки пота, проступившие от страсти и секса, выпрошенного в качестве лекарства от душевных ран. Поглаживают шрам, чуть задерживаясь на каждом из шести швов, трепетными прикосновениями снося мне крышу, похлеще любой интимной ласки. Марго не боится и не брезгует, нежно трогая мою уродливую метку, а я и не думаю прятаться, словно забыв о грубо сшитом увечье. Рядом с Крайновой мне безумно спокойно и умиротворенно, любой недостаток, переросший в надуманный мной же комплекс, незаметно растворен в тягучей ласке. В поцелуях с жадностью сорванных Маргаритой по пути из кухни в спальню, где на смятых простынях легче забывалось и о чувстве вины, и о моем внезапном, фальшивом отцовстве.

— У тебя до сих пор стоит пластина?! — вполне предсказуемо интересуется Маргоша, горячей ладонью накрывая шрам.

— Угу, — устало мычу, прикрывая глаза, совершенно не желая ни разговаривать, ни делать резких движений, просто наслаждаться тишиной в компании той, которая вопреки моим опасениям не отвернулась от меня, не осудила, а выслушав, не опустилась до нравоучений.

— Почему не убрал?

— Это память…только и всего, — с трудом сглатываю тревожный ком. Хоть мне и пришлось сегодня вывернуть душу наизнанку, то проворачивать подобный фокус еще раз — нет желания. Тем более когда можно найти занятие повеселее, чем бередить совсем недавно вскрытую рану.

Марго улыбается так, будто с трудом верит моим словам, а я, ощутив приятное тепло в груди и потребности закрыть ей рот столь приятным способом, таким как поцелуй, притянув ее к себе, целую в мягкие распухшие губы.

— Это наказание, а не память, — прервавшись на самом интересном, деловито подытоживает она, а я наблюдаю за тем, как выражение заботы на ее лице сменяется озабоченностью. — Ты сам отравляешь себе жизнь этой привязкой. Алю нужно помнить живой, какой она была, а не что с ней стало. Безусловно, рефлексия — это хорошо. Но в меру, а думать часто и густо, что ты виноват, только себя губить.

— Почему ты такая болтливая после секса? — закатываю глаза и шутливо бью себя по лбу, а у самого уже на языке щиплет новый вопрос. — Почему ты не ушла? Надеюсь не из жалости?!

— Спасибо, что напомнил.

Приподнявшись на локтях, пытаюсь сфокусировать взгляд и выхватить в полумраке очертания фигуры Марго, которая на абсолютном пределе скорости соскочив с постели, суетливо шуршит одеждой.

— Малая, перестань, — в тишине помимо неловкости повисает зарождающееся беспокойство. — Иди ко мне.

Сев по-турецки, тяну руку вперед, туда, где по звукам скорее всего и стоит Марго. Выйдя из тени на относительно маленькое пятнышко света, она испытывающе долго смотрит в мою сторону, проверяя на прочность терпение и спустя секундную заминку, принимает мою руку, присаживаясь на краешек кровати.

— Я так не могу, мне тяжело и стыдно, — она выпускает вздох отчаяния к потолку. — Леська моя подруга, а я с ней так некрасиво поступаю.

— Ок, поехали.

* * *

— Любимая открывай, — усердно колочу в дверь, когда приходит осознанность, что звук звонка не особо сподвиг жильцов открыть нам. — Пришёл счастливый папочка расцеловать твое пузико.

— Может ее дома нет? — шепчет так тихо, что я едва слышу, хотя давно перестал штурмовать дверь кулаками, возобновив настойчивое вдавливание звонка. — Давай ты завтра с ней встретишься.

— Как это нет?! Беременным по ночам следует спать.

Слова, полоснув своим горьким напоминанием о Леськином положении, заставляют Маргариту напряженно шагнуть в угол, буквально слиться с обшарпанным декором подъезда, как раз в тот момент, когда дверь норовит слететь с петель от нетерпеливого распахивания.

— Какая встреча, — с притворной радостью, Леся появляется на пороге, метнув взгляд от меня к стене, в которую вжавшись стоит Марго. — Как-то маловато свидетелей, — желчно тянет Леська и не пытаясь запахнуть халат, прогибаясь в спине и сильнее расправляя плечи, выставляет на показ главное свое достоинство обнаженную грудь, которая аппетитно очерчена легкой полупрозрачной тканью.

— Срамоту свою прикрой, не впечатляет, — мой сытый организм, действительно, не ведется на предоставленную провокацию, сунутую буквально под нос.