Последний воздушный пират - Крис Риддел

Глаза их встретились.

— Берегись! — прокричала Варис откуда-то сверху.

Плут оглянулся и увидел гоблина, вставшего на колено у одного из пустых фургонов. В руках он держал арбалет, пристрелянный на толстолапах.

В воздухе просвистел болт. Плут направил свой пебоход вперёд, чтобы прикрыть толстолапиху.

С глухим ударом остриё воткнулось в плечо мальчика, и он вскрикнул от боли, пронзившей всё тело.

— Держись! — закричала Варис, спланировав к нему.

Гоблин уже доставал из колчана второй болт, когда стрела, выпущенная Кастетом, вонзилась ему между глаз. Он рухнул наземь. Варис протянула руку и ухватилась за канат, свешивающийся с «Буревестника». Обняв мальчика за плечи, она отвела не-боход своего раненого ученика в безопасное место в лесных зарослях.

— Вух-вух, — завыла им вслед толстолапиха и тяжело заковыляла в глубь чащи.

— Всё будет хорошо, — еле слышно прошептала Варис Плуту. Сопя от усилия, она обвязала канат вокруг шеи своего «Ястреба», а затем поправила паруса. Петляя между высокими деревьями, они с трудом увёртывались от града арбалетных стрел, пущенных им вдогонку.

— Держись, Плут! — плакала она. — Держись!

— Я держусь, — заплетающимся языком пробормотал Плут. — Держусь.

Он наклонился вперёд и обнял за шею «Буревестника». Серебристые кроны деревьев, кружась и мерцая, слились в сплошное пятно. Он закрыл глаза.

Кастет подлетел к ним.

— Ему плохо? — крикнул он, и ветер подхватил его слова.

— Арбалетный болт попал в него, — отозвалась Варис. — Наверное, отравлен ядом, насколько я знаю этих длинноволосых гоблинов. Нужно поскорее доставить его в Озёрную Академию. Если мы не поторопимся, он погибнет.

Молочно-белый тусклый свет пробивался сквозь решётчатые двери спальной кабинки, скудно освещая комнатку. Рассветные лучи падали на позолоченные резные украшения в изголовье кровати, на которой, обливаясь потом, метался исхудавший подросток с перевязанным плечом. Спал он тревожно, сбивая одеяло из тильдячьей шерсти и переворачиваясь с боку на бок; щёки у юного Библиотечного Рыцаря ввалились, веки закрытых глаз подрагивали во сне.

Волки. Лесные волки окружили его со всех сторон, уставясь жёлтыми, горящими, как угли, глазами. Они рычали и выли. И ещё голоса. Злобные окрики, яростные вопли и испуганный шёпот.

— Нет, нет, — жалобно захныкал он во сне, размахивая руками.

Он остался один в дремучем, непроходимом лесу, убитый горем, а вокруг стояла тишина. Он снова стал четырехлетним малышом. Слезы душили его, и он зарыдал, громко и безутешно. Он был одинок и заброшен, и ему было холодно, очень холодно.

Ночные кошмары вернулись к нему.

Внезапно из тьмы вырисовалась какая-то фигура. Что-то огромное и страшное. С острыми клыками и горящими глазами.

— Тихо, тихо, — послышался голос.

Плут вздрогнул и открыл глаза. Плечо у него горело, как в огне.

Над ним склонился Пинцет. В одной руке он держал лампу, а в другой — прохладный влажный туманный лист, который он приложил к горящему лбу больного. Огромное прозрачное насквозь тело шпинделя, казалось, заполнило всю спальную кабинку.

— Не сдавайся, мой храбрый друг, — говорил он, и в его старческом, глуховатом голосе звучало глубокое сочувствие к раненому. — Лихорадка скоро пройдёт, наступит кризис.

Он потянулся, взбил смятую подушку и поправил одеяло, укрыв мальчика. Плут смежил веки.

Когда он снова открыл глаза, шпинделя уже не было, но лампа, шипя и разбрызгивая остатки масла, псе ещё горела на столике напротив. Плут оглядел обитую панелями из летучего дерева крохотную полутёмную кабинку с незатейливой обстановкой. С того момента, как Парсиммон показал ему эту комнату, когда он впервые появился на Озёрном Острове, прошло уже больше года. В своём похожем на кокон, уютном, пахнущем деревом жилище Плут чувствовал себя в полной безопасности.

Он уставился в потолок, разглядывая узкие деревянные планки, изучил углы, а затем перевёл взгляд на стены. Мягкий янтарный свет мерцающей лампы отражался в лакированных панелях. Веки у Плута отяжелели. Прямые чёрточки между планками начали загибаться, превращаясь в зигзагообразные пучки. Плечо пульсировало от тупой боли, распространявшейся по всему телу, как лесной пожар, лишая его последних сил.

Он закрыл глаза. Дыхание стало ровным и тихим, и он провалился в глубокий сон. Спал он без сновидений, но, проснувшись, снова почувствовал сильный жар.

Всё его тело пылало; казалось, что кожа раскалилась докрасна, а постель была насквозь мокрой от пота. Затем его бросило в холод — будто сунули в ледяную воду, и он свернулся в комочек на широкой кровати, примостившись у изголовья. Зубы выбивали дробь, а по телу пробегала крупная дрожь.

Внешние шумы преследовали его и в тяжёлой дрёме. Крики птиц, перекличка ночных обитателей Дремучих Лесов, торопливая поступь учеников, переговаривавшихся приглушёнными голосами за дверью, шум дождя, хлещущего по крыше, или завывание ветра, иногда — плеск вздымающихся волн на озере, подступающих к его ногам, а однажды до него донёсся далёкий крик толстолапа.

Плут потерял чувство времени. Было утро? Или ночь? Как долго он провалялся здесь, то постанывая от боли, то судорожно мечась по постели? Сколько дней он уже борется с болезнью, пытаясь одолеть гоблинову отраву, бродящую в крови?

— Всё будет хорошо, — услышал он. — Не можешь — не отвечай.

Он медленно открыл глаза. Комната поплыла.

— Мы пришли попрощаться, — прозвучал чей-то ласковый голос.

— Попрощаться, — повторил Плут, но вместо слов у него получился глухой, прерывистый стон.

Из качающихся золотых теней выплыло два лица. С трудом подняв голову, Плут попытался сконцентрировать внимание. Но усилия ни к чему не привели.

Он хотел разлепить веки, но не смог. Напрягшись в последний раз, он всё-таки приоткрыл глаза и увидел перед собой Магду. За ней стоял Стоб.

Язык плохо слушался его.

— Магда, — пролепетал он, еле шевеля растрескавшимися губами, и снова закрыл глаза.

— Плут, — пробормотала она, и глаза её наполнились слезами. — Мы со Стобом завтра отправляемся в путешествие. — Голос у неё сломался. — Ах, Стоб! — зарыдала она. — Ты думаешь, он нас слышит?

— Он боец, — хриплым голосом ответил Стоб. — Он не сдастся. И Пинцет делает всё, что может. Пойдём, пускай отдыхает.