Запрещенный контакт - Андрей Ливадный

– Ну, чего опять сник? – Урман постоянно пытался его ободрить, но Никита лишь злился, замыкался в себе.

– Ты обещал рассказать, как можно защититься от воздействия на разум, – напомнил диспейсер, когда они поравнялись с третьим по счету фрагментом чужого корабля.

– Расскажу. Обязательно. Но не сейчас.

– Почему?

– Нужна более или менее спокойная обстановка. Слова не помогут. Нужно пробовать, сразу на практике. Иначе не смогу понять, на что ты вообще способен. Поверь, этого не сделаешь на ходу.

– Звучит, как хорошая отговорка.

– Пойми, Никита, лгать мне нет никакого смысла. Я по опыту знаю: тренировки такого рода не всякий мнемоник выдержит. Если уж говорить честно, то справляется один из десяти кандидатов. Большинство просто неспособны работать в Первом Мире.

– После пятнадцати лет подготовки? – усомнился диспейсер. Он-то знал о чем говорил!

– Попав сюда, каждый вынужден переучиваться. – Урман завершил сканирование. – Год, как минимум, новички проводят в гарнизоне, осваивая разные техники, – он снова зашагал вперед. – Способности раскрываются постепенно. Кто-то отдает предпочтение лограм, другие склоняются к древнейшим тренингам, полностью раскрывающим потенциал человеческого рассудка, но таких единицы. Третьи, их большинство, долго не выдерживают. Либо гибнут в первых же полевых выходах, либо просятся назад, в «нормальное пространство». Чтобы эффективно работать, мнемоник должен полностью посвятить себя Первому Миру, понять его суть.

– А ты как сюда попал? – спросил Никита.

– Я тут родился, – ответил Урман.

– Серьезно? – диспейсер был искренне удивлен. – Погоди, а сколько тебе лет? Ты что, застал правление адмирала Тиберия Надырова?! Знал его?!

– Знал, – Урман не стал уходить от прямого ответа, ведь сейчас вопросы доверия играли ключевую роль. – Я владею всеми техниками храмовников, потому что был одним из них, – полковник остановился, зорко огляделся по сторонам.

Зарево от работы портала отражалось в его черных зрачках.

Урман родился и вырос среди смертельно опасных, кажущихся непостижимыми явлений Первого Мира. В семилетнем возрасте произошло первое на его памяти Смещение. Небольшой городок, по ту сторону гор, стерло гравитационным ударом, затем пришел гон, – лавина обезумевших от ужаса обитателей равнин докатилась до малой родины Урмана, причинив больше смертей и ужаса, чем внезапная подвижка планеты и связанные с ней землетрясения.

Он и пятилетний братишка остались совершенно одни. Все, кого они знали и любили, погибли. Мертвые валялись среди разрушенных до основания домов, их тела пожирали исхудавшие, совершенно обезумевшие от гона и голода хищники. Твари, какие не пригрезятся ни в одном из кошмарных снов, накатывались на разрушенный, обезлюдевший городок волнами, грызлись насмерть за скудную добычу, оставляя после себя стойкий смрад разлагающихся останков, а двое мальчишек, забившись в подвал, впитывали ужас происходящего, не в силах даже плакать.

Те дни никогда не изотрутся в памяти. Их мучила жажда, но единственным доступным источником влаги были капельки конденсата, скапливающиеся на сырых стенах. Вскоре голод притупился, и даже мысль о еде вызывала тошноту. Страх и детская обида на внезапно оскалившийся мир терзали маленькие души, стирая прошлое, которое уже никогда не вернется…

То потрясение навек осталось самым сильным для Урмана, но были, конечно, и другие.

На третий день сумерек в руинах городка зазвучали выстрелы. Мальчишки прильнули к узкой щели. Дрожа, они вглядывались в фиолетовый сумрак, пока вдруг не увидели группу хорошо вооруженных и экипированных людей, прочесывающих руины.

В груди у маленького Урмана мгновенно возникло стылое интуитивное предчувствие какой-то беды. Он поддался ощущению, сомлел от внезапного страха, хотел сказать брату, чтобы тот сидел тихо, но не успел.

Пятилетний малыш рассудил по-своему. Он выбрался из подвала и стремглав побежал по улице, плача, всхлипывая, крича.

Поверх его головы ударила очередь. Мальчонка споткнулся, кубарем покатился по земле, не видя, как за его спиной оседает прошитый пулями хакеш, – эти диковатые примитивные существа обитали в горах и изредка приходили в их городок для меновой торговли. Они приносили вяленое мясо и грубо выделанные шкуры, прося взамен ремесленные изделия, в основном наконечники для стрел и копий, – их изготавливали в кузнице, специально для таких случаев. Хакеши никогда не нападали на людей, но бойцам, прочесывавшим развалины, было глубоко наплевать на любые сопутствующие обстоятельства.

Они принадлежали к когорте воинов Храма и придерживались лишь одного принципа в отношении чужих: «Убей, или умри».

Мальчишек «спасли». Их переправили в один из тренировочных лагерей храмовников, где инструкторы из личной гвардии адмирала Тиберия Надырова готовили из детей беспощадных бойцов, внушая идеи непримиримой ксенофобии, безусловной, доведенной до уровня рефлекса ненависти к любым существам, хоть на йоту отличающимся от людей.

Впрочем, Урман не мог отрицать: жесточайшая дисциплина и изматывающие, способные свести с ума тренировки, основывались не только на ненависти. За десять лет обучения из него выбили прошлое, но открыли глаза на такие реалии Первого Мира, о которых он никогда бы не узнал, взрослея как самый обыкновенный подросток.

Их обучали не только военному делу. Большинство боевых методик учитывали способности, проявляющиеся у людей в условиях десятого энергоуровня гиперсферы. Адмирал Тиберий Надыров готовил ударную силу, которая, по его замыслу, полностью очистит Первый Мир от «инопланетных тварей».

В девятнадцать, став полноправным воином Храма, Урман пережил второе в своей жизни Смещение, с оружием в руках защищая населенные людьми земли.

Он встретил гон на перевале Мертвой Руки. В тот день ни одно из обезумевших животных не прорвалось через блокпост храмовников, но атаку посмертных сущностей им отбить не удалось – ведь энергетическим воплощениям погибших животных не требовались торные пути, чтобы преодолеть горную страну и выплеснуть неутоленную ярость на улицах небольших городков.

Тогда, увидев последствия остановленного гона, задыхаясь от горя, снова оказавшись среди мертвых обугленных тел ни в чем не повинных людей, девятнадцатилетний Урман впервые задумался над последствиями поступков, рожденных невежеством и слепой ненавистью. Тщательно вбитое в него мировоззрение дало трещину, как все навязанное, привитое насильно. К тому времени он узнал о родной планете достаточно, чтобы понять: Смещение, гон, связанный с инстинктивным ужасом животных в момент гравитационного удара, – это не происки существ иных цивилизаций, а явление, искусственно созданное, уходящее корнями в далекое, подернутое дымкой забвения прошлое.

Он видел разоренные поселения чужих, постепенно начиная понимать, – все обитатели Первого Мира в равной степени страдают во время Смещения, а значит, они не имеют ничего общего с таинственной силой, управляющей периодической подвижкой планет.