Осьмушка - Валера Дрифтвуд

– А что тебе за дело до этого хвоста, добрый человек? – осведомляется Чия таким вежливым тоном, что мороз продирает по коже.

– Поправь меня, если я заблуждаюсь, – говорит Коваль сквозь зубы, – но к примеру люди и дварфы с древних времён могли держать собак ради их нюха и службы при охоте или там выпасе скота. Оркам для этого помощники не особо требовались. Это верно?

– Сейчас ты говоришь правдивые слова, добрый человек, – говорит Чия с той же леденящей учтивостью.

– То есть собак орки заводили редко. И только ради их дружбы… Не, я могу понять: вы сожрали пса, чтобы избежать голодной смерти. Если вкрай припёрло, ничего не поделаешь. Я могу понять: пустить собачью шкуру на тёплую шапку или там сапоги. Я одного не могу понять, почему ты таскаешь хвост, будто гордишься убийством вашей собаки? Ведь это не дикий волчара. Небось руки тебе лизал, когда ты повёл его убивать? Или сам-то не марался?..

Чия перебрасывает довольно-таки облезлый собачий хвост через плечо, гладит его пальцами.

– Я горжусь тем, что моё племя пережило ту голодную зиму, добрый человек. Я всегда делаю только то, что будет лучше для Последних, даже когда это не добавляет мне радости, и этим я тоже горжусь. Не знаю, способен ли ты понять… Пёсий хвост – это пёсий хвост. Орку без толку привязываться к скотине. Каждый верный клану орк стоит тысячи… собак.

Молчание кажется Пенелопе густым и жутким.

Слышно, как кто-то тихонько всхлипывает один раз, кто-то из Последних, может быть, это Хаш. У конопатого челюстные желваки так и ходят, будто он собрался сам себе зубы откусить. Штырь озадаченно переводит взгляд с хромого на своего Коваля, будто впервые за долгое время не представляет, что нужно сделать или сказать, чтобы всё поправить.

А Пенни в этот самый миг откуда-то совершенно точно знает, о чём сейчас думает Чия. Чия думает, что Коваль – слабак. И от этого Пенелопе делается так паскудно – хоть на месте огнём сгори.

– Шала, – зовёт хромой негромко и ласково. – Шала. Время рассказать, как мы стали Последними. Сейчас можно.

Шала молчит.

– Ты лучше всех умеешь об этом рассказать, – Чия берёт больного за руку.

– Во рту сухо всё время, – шелестит Шала. – Гортань ржавая… подведу.

– А можно я, можно я? – это Липка.

– Тогда Тумак расскажет, – на Липку хромой даже не оглядывается.

– Давай, Тумак, собьёшься если чё, я подхвачу, – не унывает Липка.

* * *

– Ох. Ну вот. Значит, вот как оно было дело, – заводит Тумак с таким видом, будто и сам прекрасно знает: рассказчик из него – как из стекла кувалда. – Набили нас полную железную будку. И повезли. Нас там было… как это Шала говорит… столько много, сколько ночей в месяце. Из семи родивших кланов. Да. Один из тех, кто постарше, он людскую тарабарщину разбирал малёх… Как дверь захлопнули, то снаружи крикнул кто-то… вот.

– «Это – последние», – подсказывает Липка.

– Ага. Чия весь синий был от побоя, потому что лютей всех с ними дрался. Везут нас, везут. Тут Чия и спрашивает: «Ну и куда нас?» А тот, который разбирал, отвечает: «Я так слыхом слыхал – на Эксприменты». – «Это что, вроде гора с эльфивым городком поганым так называется?» – «Ну может и гора, или в дерьме нас будут по одному топить и в грамотку записывать, так человеки меж собой смеялись». Катимся. Кто скулит, кто подвывает. А Чия молчал. И когда заговорил…

– И когда заговорил Чия, то все замолкли, даже те, кто выть ещё не охрип!

– Ага. «Орки мы или не орки, – заговорил Чия. – Вон сколько нас тут, зубастых! Подбирайте ваши сопли, покажем им Последних – будем будку раскачивать. Живьём нас в дерьме не потопят. Будку опрокинем, глядишь, может и выскочим». Ну что. Стали раскачивать! Кто мог на ногах стоять, конечно. Вот. Шатали, как могли, разом. Но не опрокинули…

– Не успели. Оно вот так колёсами вскрикнуло, как живое – ИИИИИИИ!!!

– И остановилось. Спереди дверки хлопнули. И враги до нас идут и на ходу чего-то ругаются. Вот замок открылся, тогда наш Чия и прочие, кто постарше, на тех двоих и бросились…

– Таков был первый бой Последних, и восемь храбрых орков полегло, и четверо ещё не смогли идти, и остались там. С мёртвыми…

– Ага. Вот и побежали мы, кто смог, пока заря не занялась. От людской дороги прочь, за волей…

– У Шалы нутро чуткое, путеводное. Так прямо и вело, к родным местам.

– Чия меня нёс. Помню. Я ходил некрепко ещё, вот он меня и нёс, – подаёт голос Хаш. – А кровь у него со лба мне сперва всё на башку капала. Пока коркой не присохла.

– День прятались, ночку шли. Снова день, снова ночку…

– А в родных местах все давно были мёртвые, – произносит Шала, будто сквозь сон. – Кроме нас. Последних…

– Так я и застаршачил, – Чия сидит прямо. – Другие Последние, кто жив оставался, все помельче были.

– Горхатовы сердца, – Тис проводит ладонью себе по губам, и голос у него глухой и горький. – Велика твоя сила, старшак Последних. Сколько лет сравнялось тебе тогда, горхатово сердце?

– Десять. – Чия трогает рукоятку ножа на своей груди. – Хорунш нашёл под мертвым родичем. Проклятые его не заметили и не взяли. Через год первый маляший клык сплюнул.

Штырь-ковальские костлявые переговариваются тихонько, не то что шёпотом – одним выдохом. Сонная Шарлотка тянет Коваля за волосы, недовольно ноет, забирается к нему на руки.

И тут Пенни впервые примечает остро зрячий, живой Шалин взгляд.

Только жизнь эта жуткая. Такая же жуткая, как весь их рассказ.

Мгновение Шала жадно глядит на маляшку, словно хочет немедленно её отнять, украсть, а может, и сожрать. И тут же отворачивается, прижав к груди дрожащие руки.

Сквозняки

– Думаешь, долго мы ещё тут пробудем, на этом месте? – спрашивает Пенни старательно безразличным тоном.

– Хм, да подходит уже времечко. Денька два, самое большее – три, и велят старшаки вещички увязывать, – отвечает Ёна.

Они заняты скучной и мирной работой: полощут миски после «людского» обеда. В последнее время Пенни обедает больше по привычке, не по голоду; могла бы уже, пожалуй, совсем перейти на орочий обычай – как следует жрать только при общем ужине, а в течение дня только перехватывать немного, если уж какая-нибудь сыть сама идёт в руки. А ещё, как ни странно, ей по нраву такая работа: оказывается, приятно побыть при деле, не надрываясь и не боясь, что