Прощай, генерал... Прости! - Фридрих Незнанский

Филя нагнулся, просунул мизинец под скобу, поднял пистолет, крутанул его, будто американский ковбой, и продолжил назидательным тоном:

— Теперь квиты… А «пушки»— глупым пацанам не игрушки…

Он снова наклонился над Лысым и, подняв с пола несколько рассыпавшихся бумажных салфеток, прилепил их тому ко лбу — бумага вмиг покраснела. Затем он вынул из куртки Лысого свой файл. Достал из внутреннего кармана его бумажник и удостоверение личности, запаянное в целлофан. Точно такое же вытащил у Батона и оба сунул в свой карман. После этого раскрыл бумажник Лысого и, обнаружив в нем приличную пачку долларов, присвистнул и поглядел на побелевшую от ужаса хозяйку. Все же побоище выглядело впечатляюще, да и урону кафе нанесли немало.

— О, здесь вам вполне хватит на возмещение ущерба от действий этих драчунов! Им тоже останется — на поправку неожиданно пошатнувшегося здоровья. Держите, хозяюшка! — И Филя швырнул раскрытый бумажник на стойку бара. — Я пойду, а вы все-таки вызовите им врача. А когда и милиция приедет, передайте ей это, — Филя скинул на стойку висевший у него на мизинце пистолет. — Так и вам спокойнее, и у этих уродов, — он кивнул на лежащих, — не появится нового соблазна пугать народ. Если они скоро очнутся. Что — вряд ли.

Произнеся такую речь, Филипп Агеев, словно записной актер, поклонился оторопевшей «публике» и вышел из заведения.

«Фордовский» джип, о котором говорил Турецкий, одиноко стоял рядом с входными дверями. Хорошая машинка, мысленно похвалил автомобиль Филя. Точно такой же есть у Дениса Грязнова, «маверик» называется. Денис за ним, как за невестой, ухаживает. Близко никого не подпускает… ну, без крайней надобности, конечно. А вообще-то пользуются — при оперативной необходимости. Так, может, и не стоит?

— Нет, — сказал себе Филя, — наказывать надо до конца, а то уважать перестанут. Да и все равно в этом доме больше не бывать…

Через минуту «форд» был открыт опытными руками, облаченными в тонкие, «оперативные» перчатки. Филя забрался в машину и, покопавшись в бардачке, нашел отвертку и пассатижи. Бегло осмотревшись, он начал быстро и методично приводить в абсолютную негодность все, на что падал его взгляд. Причем вандализм его выглядел даже отчасти красиво.

— Машинка, конечно, ни в чем не виновата, — утешал он между тем сам себя. — А я сейчас больше похож на чокнутого луддита, который узрел в технике смертельную опасность для себя, чем на современного обывателя, измеряющего этой самой высокой техникой уровень собственного благосостояния… В-вот тебе! — И он с резким выдохом вырвал из-под приборной доски целую плеть разноцветных проводов. — Ничего не поделаешь, правда дороже…

И потом ведь, известно ломать — не чинить, а указанный вандализм, в психологическом отношении, все-таки необычайно заразителен. Говорят же, что бывают случаи, когда человек, находясь в состоянии крайней ярости, начинает бить посуду, так пока всю не переколотит, не может остановиться…

А еще рассказывали, что один очень известный в свое время полярный летчик привез с Севера белого медвежонка. И за неимением возможности держать его в «своей», коммунальной квартире — а в зоопарк звереныша не брали, не было у него справок о каких-то там прививках — оставлял он ночевать медвежонка в машине. Запирал в салоне «ЗиМа» — была такая дорогая в свое время отечественная машина. И однажды, придя к автомобилю, с ужасом обнаружил, что все внутренности машины были вывернуты, в буквальном смысле, наизнанку. Кажется, Сан Борисыч и рассказывал эту историю, он же в юности увлекался авиацией…

Словом, то, что сделал медвежонок, было веселой проказой по сравнению с тем, чего, в конце концов, добился за короткое время Филя.

А потом он услышал громкий лай приближающейся милицейской и нарастающий вой медицинской сирен, после чего покинул то, что теперь единственно внешними формами напоминало шикарную американскую машину. И короткое время спустя он преспокойно ехал в своей неприметной «шестерке» по известному ему одному адресу, где можно было и отсидеться при нужде, и секретный факс из МУРа, к примеру, получить, и даже красивую бабу привести в случае совсем уж острой необходимости.

Адвокат Белкин настоял на своем присутствии при встрече, хотя лично для Турецкого какой-то особой нужды в нем не было. Но если Зорий окажется нужен господину Бугаеву для неких неожиданно назревших советов, что ж, пусть сидит.

Впрочем, у Турецкого не было принципиальных возражений против Белкина. Хочет — пусть, их дела.

И вскоре стало ясно, что именно его присутствие за столом и помогло смягчить то напряжение, которое возникло после очень неприятного — было видно — телефонного звонка Николаю Степановичу.

Но это случилось позже. А начало переговоров никоим образом не демонстрировало какого-либо напряжения между двумя сторонами, не испытывавшими, впрочем, ни малейших теплых чувств по отношению друг к другу.

Александр Борисович поставил перед собой совершенно конкретную цель — заставить Бугаева рассказать о том, что его связывало с губернатором Орловым и в чем у них были непримиримые противоречия. Вот так, не больше и не меньше, простенько, но со вкусом, другими словами.

Бугаев, конечно, вполне определенно мог послать следователя вместе с его интересом куда подальше, но Турецкий рассчитал дело таким образом, что именно «послать» было бы тому крайне невыгодно. И что, уже задним числом подумал Турецкий, Бугаеву наверняка отсоветовал бы его адвокат. Уж он-то куда умнее и дальновиднее своего постоянного клиента! И если вопрос ставится именно в такой плоскости, значит, тому есть серьезная причина. Лучше ответить самому и тем продемонстрировать свою лояльность к следствию, чем заставлять «важняка» добывать необходимые сведения по собственным каналам. И еще неизвестно, окажутся ли они, эти каналы, настолько снисходительными, чтобы не нанести ощутимого урона чести и достоинству того же клиента…

Вот, имея в виду все эти условия, Турецкий и задал, причем без всяких предисловий, свой вопрос.

Они сидели втроем в небольшом, уютном кабине-тике на втором этаже «резиденции» за тщательно накрытым столом. Предложенное меню отличалось не столько обилием блюд, сколько разнообразием, если так можно выразиться, настоящей русской кухни. Конкретно это обстоятельство сразу и подчеркнул Николай Степанович после того, как они с адвокатом обменялись рукопожатиями с Александром Борисовичем. И рука Бугаева оказалась сильной и сухой. Как у профессионального спортсмена. Или просто у достаточно уверенного в себе человека, обладающего спокойным и сильным характером.

— Почему-то, — с легкой Презрительной усмешкой сказал Бугаев, — считается, что в России только щи да каша — пища наша. А это — выдуманная евреями чушь! Верно говорю, Зорий Августович?

— Ну почему у вас чуть что, так сразу евреи виноваты? — деланно возмутился тот.

— Ну ладно, пусть иностранцы. А ваш брат, между прочим, тоже себя не очень-то в родном Отечестве ощущает, в наших-то краях. Недаром же сами говорите, что земля ваша обетованная, родина — там, а здесь вы только от туземцев кормитесь.