Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

– Ну? – спросил я по окончании чтения. – И что?

– Parbleu, друг мой, вот что! – ответил он. – Слушайте, вы не знаете Индии. А я знаю. В этой развратной стране считается, что женщина, придя к жертвеннику мерзкого бога Омкара и сбросившись со скалы вниз, на его кровавом алтаре обретет святость. Это как раз то, о чем пишет бедняга про «прыжок» в своей прощальной записке к любовнику. Курбан – это понятие, обозначающее на их отвратительном языке человеческое жертвоприношение. А Кайлас, о котором она говорит – это их языческое понятие рая. Варна между ними – это каста. Cordieu! Вы, англичане, американцы! Всегда сами понимаете, что нужно, а чего нельзя делать! Nom d’un coq! Почему мсье Аглинберри-старший не взял эту индуску в жены, если любил ее? Француз не поступил бы так! Но этот мог позволить любимой женщине сброситься со скалы для назидания толпы обезьяноподобных язычников, которые, без сомнения, теперь варятся в аду. А сам сбежал в Америку и построил особняк в пустыне. Особняк, pardieu! Что за дом без света любви, без шлепающих по полу ребятишек! Nom de Dieu de nom de Dieu, дом меланхоличных воспоминаний, это точно! Глупые люди! Они заслуживают la prohibition[101], и больше ничего!

Он разгневанно ходил взад-вперед по комнате, щелкая пальцами и свирепо хмурясь.

– Хорошо, – сказал я, улыбаясь про себя. – Все это мы понимаем. Но как это касается Редгэйблз? Если призрак индуски преследует дом, как от него освободиться?

– Откуда я знаю! – раздраженно ответил он. – Если древние огни любви этой мертвой женщины сжечь на холодном очаге этого sacré дома – кто я такой, чтобы гасить их? О, как это ничтожно, как жалко – принести жертву варне, касте!

– Привет, привет, там! – раздался снизу веселый голос. – Вы встали уже? Завтрак готов, и у нас посетители. Спускайтесь!

– Завтрак! – де Гранден с отвращением фыркнул. – Он толкует о завтраке в доме, где пребывает призрак убиенной любви! Однако, – с озорной улыбкой он обернулся ко мне, – все же, надеюсь, он приготовил нам эти вкусные блинчики с беконом?[102]

– Доктор де Гранден, это – доктор Уилтси, – познакомил нас Аглинберри, когда мы спустились в зал. – Доктор Троубридж, доктор Уилтси. Уилтси – управляющий лечебницей для слабоумных, там… – он неопределенно махнул рукой. – Он услышал, что доктор де Гранден оказался по соседству, решил зайти для консультации. Кажется… о, сами расскажите о своих проблемах, Уилтси!

Доктор Уилтси был приятным молодым человеком, чуть-чуть лысеющим, в роговых очках с толстыми линзами. Он очаровательно улыбнулся и поспешил воспользоваться предложением Аглинберри.

– Дело вот в чем, доктор, – начал он, когда де Гранден наполнил свою тарелку блинчиками с беконом. – У нас в Торнвуде есть особый случай заболевания. Это молодая девушка, находящаяся у нас на попечении уже двенадцать лет – с тех пор, как ей исполнилось десять. Бедный ребенок пережил страшный стресс еще в шесть: они с матерью ехали в экипаже, лошади понесли, и они выпали из кареты. Господь оставил в живых только девочку.

Ее семья достаточно богата, но близких родственников не осталось, и она пребывает в Торнвуде, как я уже сказал, двенадцать лет. Она всегда была золотым ребенком, без каких-либо проблем: сидя на кровати или на полу, могла часами играть с пальцами ног или рук. Но в последнее время в нее словно бес вселился. Это факт. Три ночи тому назад попыталась ударить чашкой по голове сиделку, оскорбила вчера утром одну из медсестер… Из маленькой добродушной идиотки превратилась в бешеную кошку. Сейчас, если она страдает от обычной деменции, я бы…

– Хорошо, хорошо, друг мой, – ответил де Гранден, передавая Аглинберри свою тарелку для добавки. – Я буду рад посмотреть вашу пациентку сегодня же утром. Parbleu, дурдом станет приятным контрастом к этому недостаточно проклятому месту!

– Ему нравится мой дом… – язвительно прокомментировал Аглинберри, обащаясь к доктору Уилтси, когда мы встали из-за стола.

Лечебница Торнвуд располагалась в типичной деревенской усадьбе, перестроенной и отличающейся от подобных домов только защитой из колючей проволоки на высоких стенах.

Мы вошли в холл и остановились у дверей администрации.

– Как Мэри-Энн, госпожа Андервуд? – спросил Уилтси.

– Хуже, доктор, – отвечала компетентная на вид молодая женщина в форме медсестры за конторкой. – Я дважды посылала к ней Мэттингли сегодня утром, но дозировку каждый раз приходится увеличивать. Боюсь, мы скоро не сможем ей помочь.

– Гм… – хмыкнул Уилтси и озабоченно посмотрел на нас. – Что ж, господа, посмотрим пациента? Вы тоже, Аглинберри, можете присоединиться. Полагаю, это будет внове для вас.

Поднявшись наверх, мы заглянули в небольшое окошечко на дверях комнаты безумной девушки. Если бы мы не были предупреждены об ее состоянии, то подумали бы, что молодая женщина просто отдыхает на аккуратно застеленной белой кровати. Не было ни истощения, ни ожирения, ни иссушенных губ, ни искаженного лица – как это бывает в случаях деменции.

Ее густые темные волосы были коротко острижены, как у тифозницы; тело облачено в простую муслиновую ночную рубашку без рукавов, со скромным вырезом на шее. Она спала, положив бледную щеку на согнутую руку. Мне показалось, что девушка улыбнулась во сне тоскливой улыбкой не совсем счастливого ребенка. Длинные черные ресницы спокойно лежали на веках, а резко очерченные брови, казалось, были нанесены тонкой верблюжьей кисточкой.