Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало - Карина Тихонова

— А почему тебя так раздражает чужая вера? — спросил Арсен, в свою очередь. — Не хочешь — не верь, но не мешай другим иметь свои убеждения… По-моему, это вопрос элементарной терпимости.

— Да меня не вера раздражает, — нетерпеливо ответил альфонс, — а то, что люди не хотят думать о том, во что они верят. К примеру, к нам в подъезд зачастили две бабки из какой-то секты… Адвентистки седьмого дня, хочешь — стой, хочешь — падай… Я один раз для прикола впустил их побеседовать, начал вопросы задавать. И что ты думаешь? Как только я задавал вопрос, на который они не могли ответить, бабки в унисон запевали: «Спрашивать не надо. Надо верить. Верить, и все. Безоговорочно». И морды у обеих — как из кирпича, не пробьешься. А я не могу безоговорочно! Я должен понимать…

— А зачем же ты спрашиваешь у других? — удивился Арсен. — Я тоже не все понимаю и принимаю, но я стараюсь дойти своим умом, без помощи бабок.

— Да? Ну, тогда объясни мне, раз ты такой умный: почему основной догмат христианства строится на идее самопожертвования? Это, по-твоему, не порочный принцип? Зачем мне, к примеру, вести приличный образ жизни, если рано или поздно найдется идиот, который расплатится за мои грехи собственной кровью? Две тысячи лет назад Христос взошел на Голгофу и искупил все грехи человечества мученической смертью. И бог сказал: «Вот вам шанс. Начинайте, дети, с чистого листа». Начали. И что? Человечеству это пошло на пользу? Люди стали лучше с того времени? У меня такое ощущение, что если бы сейчас понадобилось подобное жертвоприношение, то одним только божьим сыном не обошлись бы. Понадобилось бы как минимум два — столько человечество успело напакостить за две тысячи лет! Люди довольно подло устроены: чужие жертвы их не учат уму-разуму, а только развращают. Они начинают воспринимать их как должное. Это все равно, что постоянно ходить в ресторан за чужой счет. И потом ты к этому так привыкаешь, что даже перестаешь задаваться вопросом: хорошо это или плохо? Какая разница, если все равно кто-то платит за тебя? И со временем человек начинает думать, что это хорошо. В самом деле: и наелся на халяву, и денег сэкономил!

Альфонс глубоко вздохнул и снова уставился в огонь мрачным взглядом. Валька поразилась, так как никогда еще не видела у него такого выражения лица и не считала его способным на подобные размышления.

Альфонс перемешал угли в камине, бросил щипцы на пол и снова заговорил с яростным напором:

— Распяли Спасителя, и сами же молятся на этот фетиш: фигурку с перебитыми руками и ногами! И не стесняются чего-то клянчить для себя: благ, здоровья, денег, удовольствий… Я даже не знаю, что я испытываю, когда смотрю на это религиозное стадо: гнев или стыд. Молятся на напоминание о собственной подлости!

— Вот ты сам и ответил, — сказал Арсен.

Альфонс споткнулся на полуслове и удивленно посмотрел на собеседника.

— Что ты имеешь в виду? — медленно спросил он, видимо перебирая в уме сказанное и не находя ответа.

— Про напоминание о собственной… Ты называешь это подлостью. Я думаю, что в той истории с распятием переплелось гораздо больше человеческих пороков. Была подлость, была трусость, было предательство, была жадность, было равнодушие, было тупое скотское любопытство толпы, которая желала зрелищ, было умывание рук… Поэтому символом веры и избран Христос на Кресте, а не Христос в момент воскресения, к примеру… Чтобы мы смотрели на него и помнили о собственных грехах. Чтобы никогда не повторяли того, что произошло две тысячи лет назад. Чтобы давили в себе все то, что привело человека на крест. Чтобы не совершали таких же страшных ошибок.

— Ты хочешь сказать, что вся эта полоумная молящаяся братия думает о таких вещах?

— Не знаю, вся ли. Но кто-то обязательно думает. Я ведь думаю, — ответил Арсен. — А я не один такой умный. Кто-то обязательно до того же додумается, а это не так уж и мало.

— Чушь, — снова мрачно сказал альфонс. Поднял с пола каминные щипцы и бездумно покрутил их в руках, уставясь взглядом в одну огненную точку.

— Маразм… Принести в жертву собственного сына! Я про бога-отца, — пояснил он. Арсен кивнул, показывая, что понимает, о чем речь. — Объясни мне, как можно приносить в жертву своего ребенка? И ради кого? Ради толпы жующе-чавкающих прохвостов, на девяносто процентов состоящих из пороков? Из лени, жадности, подлости, тупого любопытства… Это не я сказал, это ты сказал! Подумай сам: разве не справедливей было бы обратное? Принести такую толпу в жертву для того, чтобы выжил Христос?

— И кому бы он был нужен? — спросил Арсен.

— То есть?..

— Ты предлагаешь уничтожить несовершенное человечество, чтобы оставить существовать голый принцип нравственного совершенства. Так?

— Ну, наверное… Один Христос стоит человечества.

— Но без человечества не было бы Христа, как ты не понимаешь! Не могут принципы, хорошие или плохие, существовать без своего носителя, то есть без человека! Пожертвовал бы бог человечеством, и остались на земле только Христос и дьявол. И кому бы они тогда были нужны? Ради кого им вести борьбу? Не я существую для бога и дьявола, а бог и дьявол существуют для меня.

— Ты меня запутал, — сказал альфонс после минутного замешательства. Арсен тихо рассмеялся.

— Об этом я не думал. Но я подумаю, — пообещал альфонс.

— И хорошо сделаешь. С тобой интересно общаться.

— Но ты меня не убедил, — предупредил альфонс.

— А я и не пытался. Ты спрашивал, я отвечал.

— Блаженный ты какой-то…

— Вот уж нет! — возразил цыган. — Я такой же человек, как и ты.

— Значит, великий грешник.

— Конечно. Но я стараюсь исправиться.

— Знаешь, — заметил альфонс, разваливаясь в кресле и вытягивая длинные ноги к камину, — я начинаю думать, что прав был Распутин. Богу угодны кающиеся. А для того, чтобы каяться, сначала нужно нагрешить. Следовательно — греши и кайся. И будешь праведником.

— Это был его выбор, — спокойно ответил Арсен. — Ему за него и расплачиваться.

Альфонс подскочил на месте.

— Нет, ну неужели тебя омерзение не берет, когда ты по телевизору смотришь на наших партократов со свечечками в правой руке? А? Не противно? Уж не знаю, от кого там больше: от Иуды или от фарисеев…

— Знаешь, почему многие выступали против канонизации матери Терезы? — вопросом ответил ему цыган.

— Почему?

— Потому что она брала деньги на свои добрые дела у всех, кто их предлагал. В том числе, у мафиозных кланов. На этом основании римская курия возражала против причисления ее клику святых.

— И чем дело кончилось? — спросил альфонс с интересом.

— Тем, что папа настоял на канонизации.

— По-твоему, он был прав?

— Абсолютно! Очень мудрый поступок. Не может человек судить о том, чьи деньги угодны богу, а чьи нет. Так же, как не может судить, от чистого сердца они даются или нет. Это вопрос личных взаимоотношений человека и бога. Если человек пытается таким способом дать богу взятку, то я ему не завидую. То же самое и с нашей партократией. Если они в церкви время отбывают, как на собрании, то ничего, кроме неприятностей, от своего поступка не получат. Но это решать не нам, а богу. И церковь должна быть открыта для всех, без разбора. Даже для партократов со свечкой в правой руке.