Миллион в кармане - Андрей Дышев

Он снова взялся за ручку своего нелегкого чемодана и вернулся в зал ожидания, в эту маленькую комнату с бетонным полом, закопченным потолком, разрисованными стенами и несколькими стульями, сваренными попарно, как в кинотеатре.

Сквозь мутное от грязи и наглухо зашторенное изнутри кассовое окошко пробивался тусклый свет, и отец Агап в который раз робко постучал в него перевязанным бинтом пальцем. Шторка распахнулась не сразу, но нервно. Поезда днем через Лазещину не проходили, пассажиров в это время здесь никогда не было, и потому длинноволосый, бородатый человек, смахивающий на бродягу, раздражал частым стуком в окошко и вопросами на русском языке.

– Скажите, – робко произнес священник, пытаясь приподнять тяжелый чемодан с утварью так, чтобы его смогла увидеть кассирша. – Где здесь имеется камера хранения?

– Шо ви кажете? – поморщившись, спросила женщина.

– Я хотел бы сдать на хранение чемодан…

– Нема нiякоi камери. Своi речi ховайте сами.[4]

Отец Агап не совсем понял кассиршу. Он решил, что ей не понравилась его речь, то есть его русский, который здесь, в Закарпатье, на удивление быстро забыли и почти не понимали. Стыдясь того, что выглядит в глазах женщины неандертальцем, неспособным нормально объясниться, он вышел из зала ожидания на улицу.

Сыпал мелкий дождь, и от рельсов, покрытых, словно жирная сковородка, крупными каплями влаги, шел крепкий запах мазута. Горы с мягкими очертаниями, покрытые лесом, словно гигантские кочки мхом, которыми священник так любовался утром, теперь скрылись в низкой облачности. Сквозь матовую завесу дождя проглядывались лишь черные столбы с сигнальными железнодорожными фонарями да расплывчатые, как грязевые потеки на стекле, силуэты тополей.

Батюшка положил на мокрую траву чемодан, открыл его, взял уже прихваченный ломкой корочкой кусочек хлеба, лежащий поверх кадила и, отщипнув немного, положил в рот. Перебинтованный палец мешал ему, нитки попадали в рот, цеплялись к бороде, и батюшка без колебаний ухватил зубами узелок и стал разматывать бинт.

Он не услышал, как по разбитой, затопленной дождями дороге к станции подъехал старый «Фольксваген» и остановился, окунувшись передними колесами в лужу. Молодой человек с впалыми, темными щеками и большими, неряшливыми усами, которые словно под собственной тяжестью свисали, доставая до подбородка, вышел из машины и, сунув руки в карманы черной куртки из кожзаменителя, пошел к двери зала ожидания. Он кинул беглый взгляд на спину сидящего на корточках священника, обернулся и жестом что-то показал водителю «Фольксвагена».

Открыв двери зала, усатый внутрь не зашел, а лишь просунул в проем голову, убедился, что там никого нет, и осторожно приблизился к батюшке.

– Добри день! – сказал он, стоя над ним.

Отец Агап не был готов так близко от себя увидеть человека, вздрогнул, обернулся и, медленно выпрямляя ноги, торопливо дожевал хлеб.

Усатый быстро посмотрел по сторонам и снова встретился карими глазами с испуганным ликом батюшки.

– Що з пальцем трапилось?[5]– спросил незнакомец.

– Простите? – не понял батюшка.

– Бинт ваш? – по-русски переспросил незнакомец, кивая головой на некогда белую марлевую полоску, валяющуюся в траве.

– Мой, – кивнул батюшка.

Батюшка, уставший за весь день от ожидания встречи с бандитами, похитившими Марину, вдруг растерялся и с ужасом осознал, что в такой ответственный момент может плохо, неубедительно соврать, из-за чего лишь усугубит положение Марины и сам попадет в беду.

– Все привезли? – тихо спросил незнакомец, глядя на чемодан, который батюшка туго стягивал резиновой трубкой.

– Все привез, – кивал отец Агап, боясь поднять голову и взглянуть в жестокие, пьяноватые глаза бандита.

– Ну, тоди пiшли в машину.

– А Марина? Марина здесь?

– Пiшли, пiшли! – ушел от ответа усатый и несильно подтолкнул священника в спину.

Батюшка согнул ноги в коленях и ухватился за чемодан, как за железнодорожный столб.

– Нет, мы так не договаривались, – забормотал он. – Вы сначала покажите мне Марину, а уж потом будем разговаривать.

– Да iди ти! – небрежно произнес усатый и ударил священника сильнее. – Твоя Марина жива-здорова, тебе чекае. Зараз побачишь. Зараз усе побачишь.

– Если вы меня обманываете… – беспомощно пригрозил батюшка, ковыляя со своим чемоданом по раскисшей тропинке, но больше ничего не добавил, так как не знал, как он накажет обманщика.

– Давай сюди свiй саквояж! – сказал усатый и без усилий выдернул чемодан из руки батюшки. – О, якiй тяжкий! Що там, рукопис, так?

Отец Агап ничего не ответил. Он с ужасом понял, что этот усатый, скверно пахнущий давно не мытым телом и водкой человек может сделать с ним все, что ему захочется, и условия, которые будет диктовать батюшка, будут вызывать у этого хронического грешника лишь хохот. И потому, подойдя к машине на слабеющих ногах, батюшка уже без вопросов и капризов послушно сел на заднее сиденье, лоснящееся от жира, заваленное тряпками и садово-огородным инструментом. Батюшка поморщился от боли, когда ему в спину уперлось ребро отполированного, в комьях свежей земли штыка лопаты. Усатый, чрезмерно двигая локтями и раскачивая автомобиль, сел с батюшкой рядом, а чемодан положил себе на колени.

– Яка приемна несподiванка![6]– воскликнул водитель, такой же небритый и такой же усатый, как и его подельник, но одетый куда более нелепо – в серую телогрейку и шляпу, украшенную гусиным пером и вместо кокарды значком в виде американского флага. – Ви хто – поп але дiакон?

– Вiдчипись вiд нього, вiн нiчого не розумiе! Поiхали, нема часу![7]– сказал второй и принялся развязывать резинку на чемодане.

Батюшка старался держаться хладнокровно, и, возможно, внешне это у него получалось, но мысли путались, а ближайшая перспектива проявлялась в виде апокалипсиса. Там, в Судаке, когда ему пришла в голову идея помочь Марине, все представлялось намного проще. Тогда ему казалось, что достаточно ему будет появиться на станции Лазещина с перевязанным пальцем и встретиться с бандитами, чтобы его душа, преисполненная высоким стремлением сеять добро, сама подсказала смелый и верный ход, который, безусловно, вынудит разбойников раскаяться в содеянном.

Крепко держась обеими руками за сиденье, отец Агап крутил головой во все стороны, глядя то на заборы, сады и хаты, мимо которых, переваливаясь с боку на бок, проезжала машина, то на руки усатого, перебирающего утварь.