Миллион в кармане - Андрей Дышев

– Диви, Микол, – грубым тоном, словно разбавляя отрывистыми согласными долгое, бесконечное «ы-ы-ы», сказал усатый, протягивая водителю деревянный, в серебряной оправе крест.

Водитель одной рукой отбивался от креста, которым усатый тыкал ему в лицо, намереваясь попасть в губы. Усатый, хмелея прямо на глазах, матерился, хихикал, бросал короткие, нечленораздельные слова, похожие на сдавленные междометия, и, все больше демонстрируя пренебрежение к вещам священника, рылся в чемодане уже двумя руками, роняя тонкие свечи, пузырьки и маленькие картонные иконки под ноги.

– Нема рукопису, Микол! – наконец понял он и, подняв плывущий взгляд на отца Агапа, выдохнул сквозь усы: – Де рукопис?

– Я его спрятал, – ответил священник, набрав полную грудь воздуха. – В надежное место. Сначала покажите Марину…

Он не договорил. Усатый с замаха ударил батюшку крестом по переносице.

– Да я тобi, москаль поганий, зараз всуну цей лiтак до рота!

Вскоре село осталось позади, мучители батюшки притихли. Водитель, не оборачиваясь, сквозь зубы процедил:

– Вяжи йому очi!

Усатый хлопнул себя по лбу, что-то пробормотал и вытащил из заднего кармана штанов оборванный фрагмент растянутого черно-синего носка. Отец Агап почему-то решил, что сейчас его будут усыплять при помощи эфира, и ожидание приближающегося беспамятства, которое, сродни смерти, превратит его в безвольное и бесчувственное тело, окатило его волной неописуемого ужаса.

– Тогда вы… – задыхаясь, произнес он, отчаянно дергая за дверную ручку. – Тогда вы ничего не получите… Я вам обещаю… Вы пожалеете! Да увидит бог ваши прегрешения!

– И рота йому закрий, – добавил водитель, – бо в мене ушi в’януть вiд цiеi москальскоi мови.

Прощаясь с жизнью, батюшка застонал, уже не сопротивляясь, покорно позволяя усатому натянуть на свои глаза, как спортивную шапочку, кусок носка. Мир для отца Агапа погрузился во мрак.

Прошло не меньше получаса, пока наконец машина не остановилась. Щелкнули дверные замки. Машина качнулась на рессорах, и батюшка услышал ровный и сильный шум. Сначала ему показалось, что это шумит ветер по верхушкам сосен, но потом он догадался, что где-то недалеко протекает бурная горная река.

Его крепко взяли под локоть и потянули наружу.

Прошло несколько минут – ему показалось, что достаточно много, – как совсем рядом с ним раздался голос – не усатого и не водителя:

– Я його знаю.

Через минуту тот же голос:

– Тут щось не так. Шпигун! В пiдпiл курву![8]

Священника подтолкнули в спину. Вытянув руки вперед, он пошел, стараясь не поднимать ноги, чтобы не пропустить яму или порог, затем почувствовал под ногами ступени, очень долго преодолевал их, боясь снова упасть. Потом уловил запах жилья: дерева, керосина, печи, табака. Под ним гулко отзывались дощатые полы, позвякивала посуда. Затем скрипнули двери, батюшка миновал еще какое-то замкнутое пространство, потом опять пошел по ступеням, но на этот раз вниз, под ногами зашуршал гравий, заскрипели тяжелые ворота, запахло бензином и машинным маслом…

Носок с его головы сорвали неожиданно, отчего отец Агап зажмурился – полусумрачный свет показался ему ослепительным. Лязгнула металлическая дверь, затем, похоже, навесной замок. И все стихло.

Чувствуя, что нервы его на пределе, отец Агап опустился на холодный бетонный пол и с трудом трижды перекрестился. Во рту его так пересохло, что он, даже не замечая, где находится, машинально посмотрел вокруг в поисках источника воды.

Вероятно, это был подземный гараж или погреб. Стены представляли собой сырую кирпичную кладку, потолок – бетонные плиты, между которых были проложены черные от пропитки шпалы. В углах в беспорядке лежали тряпки, канистры, ржавые болты и гайки, железнодорожные костыли и что-то похожее на электромоторы.

– Господи, господи! – бормотал священник, глядя на стены и потолок. – Прости меня, неразумного! Не внемлил я гласу твоего, ослушался…

Вскоре он успокоился. Подвал, в который не проникало ни звука, уже не казался отцу Агапу зловещим. Напротив, в нем было спокойно, как в келье, и мощные стены надежно защищали от внешнего мира. Единственное, что причиняло страдания – это убийственная мысль о том, что он, праведный и богопослушный человек, не смог противостоять злу и спасти Марину.

Священник облизал губы и машинально пошарил рукой в углу. Барабаном загудела канистра. Батюшка придвинул ее к себе, открыл крышку на горловине и, опустив голову, втянул носом воздух. Пахло ржавой водой, но его это не остановило. Он сделал несколько жадных глотков. Вода, выплескиваясь из канистры толчками, облила его шею, затекла за ворот рубашки.

Он заметил, что хоть и пытается детально вспомнить то, чем занимались бандиты в дороге, все же не может избавиться от навязчивой и преждевременной мысли о странном мужском голосе: «Я його знаю… Шпигун!» «Да что ж это такое! – волнуясь все больше, подумал батюшка и снова взялся за канистру. – Неужели я боюсь признаться, что этот голос мне знаком… Нет, более того! Я боюсь признаться, что твердо знаю, чей это голос…»

Новый порыв к страстной молитве батюшка преодолел с трудом. Он вскочил на ноги и, сотрясая бетонный пол толстыми подошвами ботинок «Трек», стал быстро ходить из угла в угол.

«Надо успокоиться и привести свои мысли в порядок! – мысленно призвал себя к мужеству батюшка. – Даже если я не ошибся. Даже если этот голос в самом деле принадлежит…»

Он остановился и застыл, словно услышал за спиной глас божий. «А чему ты удивляешься?» – подумал батюшка и даже повел руками. Ему казалось, что рядом с ним стоит его двойник, его материализованное «я», и обращался к нему, как к живому. Если в ту ночь, перед тем как Марину похитили, ты видел его, ты видел, как он швырнул кирпич в стекло, то нет ничего странного, что он находится здесь. Слуга сатаны, поднявший руку на юное и безгрешное дитя! Змей-искуситель, развратник и греховодник!

Дав волю своим чувствам, батюшка сполна навешал эпитетов на подлого похитителя Марины, показав господу свою праведную ненависть к падшему человеку. Потом он призадумался: а как давно началось это падение? И чем больше думал, тем все более страшные картины рисовало воображение.

Вдруг лязгнул замок, отворилась узкая дверь в металлических воротах. Отец Агап не поверил своим глазам. Проем залила бархатная чернота ночного неба, усыпанная серебряными опилками звезд. Но не это заставило батюшку вскрикнуть и кинуться к двери. В подвал зашла Марина.

– Девочка моя! – закричал священник, почувствовав, как в одно мгновение с его души свалился камень.

Он неловко облапил ее, безмолвную, хрупкую, в чужой, не по размеру большой кожаной куртке, передавшей ему холод и свежесть ночи, и, часто гладя по рыжим волосам, заплетающимся от волнения языком бормотал: