Царица темной реки - Александр Бушков

И ведь попал! Два удилища и дальше неслись против течения, а третье вдруг замерло на воде, а потом поплыло по течению, с его скоростью, не такой уж большой. А следом течение потащило мертвую рыбину – брюхом вверх, кажется, это был судак длиной не менее полуметра. Удилище и белое рыбье брюхо неторопливо проплыли мимо меня, а я стоял, опустив автомат, и думал, что моя рыбалка здесь накрылась медным тазом. И не сомневался, чьи это штучки. Где уж…

Резко повернулся вправо, туда, где у самой поверхности темной воды вдруг возникло некое шевеление, замаячило что-то, ничуть не похожее на обнаженную девушку… Мать твою! Такого ж не должно быть, никак не должно!

Над водой показалась сначала человеческая голова с изрядно уже попорченным речными обитателями лицом – глазницы пустые, из левого уха торчит серебристый хвост мелкой рыбешки, отчаянно бьющийся. Раздувшаяся шея, плечи с немецкими офицерскими погонами (обер-лейтенант, машинально отметил я, рассмотрев потускневшие четырехугольные звездочки). Китель еще не потерял своего цвета – знакомый пехотный «фельдграу», серо-зеленый, Железный крест, еще какие-то регалии…

Страха не было, вообще не было никаких чувств и эмоций – я просто стоял как вкопанный и оторопело таращился на него. А он поднялся на мелководье уже по колени – самый натуральный утопленник, пролежавший под водой не один день: уже изрядно распух, так что лопнул воротник, отлетели с кителя почти все пуговицы, китель лопнул под мышками, и в одной прорехе висел намертво впившийся большущий черно-зеленый рак. Только пояс с пистолетной кобурой был на месте – пряжка выдержала. Он шагал медленно, неуклюже, поматывая руками с распухшими кистями, как-то нелепо подергиваясь, словно огромная деревянная кукла или механическая игрушка (сейчас я сказал бы: «Как робот»). Шагал в мою сторону, и я уже ощутил волну зловония – нас разделяло всего-то метров десять.

С удивившим самого спокойствием я поднял автомат и дал очередь. Прекрасно видел, как по его груди продернулось с полдюжины аккуратных круглых дырочек, из которых потекла какая-то дрянь мутно-белесоватого цвета. Живому этого хватило бы, чтобы рухнуть замертво, – но этот и так был мертвый, он только дернулся под ударом кургузеньких шмайсеровских пуль, чуть пошатнулся и пошел дальше той же деревянной походкой, повернув ко мне то, что осталось от лица.

И тогда я повернулся, побежал в сторону деревни. Не было ни страха, ни паники, я полностью владел собой, одной рукой крепко держал автомат, другой придерживал на голове пилотку, чтобы не слетела. Просто-напросто хотелось побыстрее очутиться подальше от этого создания, которому, по моим прежним убеждениям, не полагалось быть, а оно тем не менее ясным днем вылезло из реки…

Пробежав метров сто, остановился и оглянулся – явственно расслышав неподалеку звонкий, заливистый девичий смех, доносившийся от реки. Утопленник так и стоял по щиколотку в воде, будь у него глаза, я сказал бы, что он смотрит мне вслед, а так – не знал, как это и назвать. Никак не похоже было, чтобы он собрался пуститься следом.

Вновь от реки долетел смех Алеси – а чей же еще? – и это послужило причиной того, что я остался на месте. Пусть не думает, стерва водоплавающая, что сумела меня напугать, я на войне видывал покойников и пожутчее обликом – ну, правда, те лежали смирнехоньки, как покойникам и положено… Так что я стоял, повесив автомат на плечо, зло стиснув зубы. И дождался наконец – немец-утопленник повернулся к реке, той же неторопливой, дерганой, неуклюжей походкой вошел в воду и вскоре скрылся с глаз. И смеха больше не слышалось. «Вот так, товарищи. Кина не будет, кинщик заболел», – подумал я почти весело и пошел в деревню нормальным шагом – по совести признаться, первое время пару раз оглянувшись, но вскоре перестал.

Немного не дойдя до крайних хат, остановился и закурил, чтобы малость обмозговать всё только что произошедшее.

Что ж, получается, что я сделал то, что требовалось прокурорскому капитану, – полностью раскрыл дело. Вот только не мог ему этого сообщить. Если я свяжусь с ним по рации и скажу, что Игоря как-то ухитрилась утопить самая натуральная, взаправдашняя русалка, что русалка эта – Алеся, он, к бабке не ходи, пойдет даже не к моему комбату – к комроты, найдет убедительный повод, чтобы вызвать меня в райцентр, а там мной займутся военные психиатры из нашего полкового госпиталя. На войне обычные мирные хвори как-то отступают, всякие там простуды и поносы, а вот крыша у военных, случается, едет крепко, один раз я сам был не просто свидетелем – помогал вязать одного такого. На месте Минаева я так и поступил бы… еще сегодня утром, только собираясь на рыбалку. Доказательств ведь нет никаких, кроме моих слов…

Так что ни с кем я не свяжусь и ничего никуда не сообщу. Никто не поверит, как и я не верил еще с полчаса назад. Значит, что? Значит, надо рассуждать с позиций военного человека, опытного офицера, в чисто военных терминах – ситуация это не то что позволяет – требует…

В том, что передо мной противник, который вряд ли успокоится на достигнутом, сомневаться не приходится. Силы и возможности противника мне неизвестны. Пока что были только мелкие пакости – удочек лишила, утопленником пыталась напугать, – но что, если она способна на что-то не в пример более серьезное и для меня опасное? Я прекрасно помнил гладившие по лицу невидимые заячьи лапки и волну прошедшего по телу жара. Как-то же она смогла убить Игоря, не встретив ни малейшего сопротивления? А в том, что она его убила, у меня теперь нет ни малейших сомнений.

Пойдем дальше. Где у противника уязвимые места и как на него убойно воздействовать, решительно неизвестно. Полной информации о противнике у меня нет – только собственные наблюдения, каковых явно недостаточно.

Вывод? Вывод прост: нужно раздобыть о противнике как можно больше информации, а кроме того, поискать возможных союзников.

Кажется, я знал, что мне делать, к кому идти…

…Мотоцикл стоял у крыльца, что ни о чем еще не говорило – старшина мог пойти пешком куда-нибудь недалече. Я поднялся по скрипучему крыльцу и постучал. Открыла женщина за сорок, одетая, как ее деревенские ровесницы, – в рубаху со скупой вышивкой и темную юбку. Глядя на нее, я вспомнил фразу из какого-то наспех пролистанного дореволюционного романа, изданного по старой орфографии: «Ее лицо хранило следы былой красоты». Подозреваю, из-за нее приходилось старшине в молодости подраться с парнями. Или его как представителя власти, с молодости милиционера, не трогали? Черт, совершенно неподходящее время думать о такой ерунде…

– День добрый, – сказал я. – Дома товарищ старшина?

– День добрый, – ответила она. – Прошу до хаты.

Я вошел. Старшина в полной форме, с кобурой на ремне – только ворот синей гимнастерки по-домашнему расстегнут – в круглых очках в проволочной оправе сидел над типографски разграфленным листом бумаги и что-то писал – точнее, уже не писал, а выжидательно смотрел на дверь, не мог не слышать моего стука. Увидев меня, встал степенно, не проворно и не лениво, посмотрел вопросительно. Я сказал, стараясь, чтобы тон не выдал эмоций, так во мне и кипевших:

– День добрый. Разговор у меня к вам… служебный.