Все вечеринки завтрашнего дня - Уильям Гибсон

Он почувствовал себя идиотом. Когда-то он мечтал стать копом, спал и видел, как пересекает желтую линию и изучает место преступления. И всех выводит на чистую воду. И вот теперь он здесь.

Он вынул из кармана очки и набрал номер Лэйни. Однако Лэйни, в каком бы роскошном отеле он ни сидел в своем Токио, не соизволил ответить.

– Ни хрена, Шерлок Холмс, — сказал самому себе Райделл, слушая, как в Токио звенит телефон.

– Его зовут Райделл, — говорит Харвуд. — Мы узнали это мгновенно, сличив образы. Краткосрочно сотрудничал с "Копами влипли".

– Сотрудничал с кем? — клинок вместе с ножнами находится под надежной охраной в потайном месте неподалеку от центральной лифтовой шахты, приблизительно в восьмистах футах ниже.

– "Копы влипли", — говорит Харвуд. — Культурная ценность. Вы что, не смотрите телевизор?

– Нет. — Он смотрит на восток с сорок восьмого, последнего, этажа высочайшего городского здания на руины разрушенного Эмбаркадеро, на цыганский блеск моста, на страшную темень Острова Сокровищ.

Подойдя ближе к окну, трогает свой пояс. Между двумя слоями черной телячьей кожи проложена лента из дорогостоящей удивительной материи. При определенном воздействии она перестает быть тонкой, как паутина, тканью, которую шаловливый ребенок мог бы легко порвать на кусочки, и превращается в тридцать дюймов гибкой, шершавой с обеих сторон и очень твердой прокладки. Ее текстура тогда напоминает ему свежеснятый панцирь каракатицы.

– У вас есть чувство юмора, — раздается позади него голос Харвуда.

– Я знаю. — Он глядит на окна вниз. Устремленный вверх обелиск, эта так называемая "пирамида"; темные вздутия от специального японского средства, которым заполнены щели в стенах зданий после землетрясений. Это новинка, заменившая прежние полиуглеродные перекрытия, — и предмет жарких дебатов архитекторов и эстетов. На миг очарованный, он наблюдает, как отраженный свет огней близлежащих зданий слегка колеблется, когда глянцевитая поверхность пузыря напрягается в ответ на порыв ветра, которого он не чувствует. Живая грыжа.

Он оборачивается к Харвуду, который сидит за огромным столом из темной матовой древесины; груды архитектурных моделей и холмы документов намекают на течение воображаемых рек — топография, в которой можно прочесть перемены, происходящие с миром за окном, если известен код и есть достаточная заинтересованность в результате.

Глаза Харвуда — самая настоящая деталь его внешности, все остальные создают впечатление, что он, отступив на шаг, существует в другом измерении. Несмотря на высокий рост, он, кажется, занимает немного пространства, поддерживая связь с окружающим посредством намеренно узких каналов. Стройная фигура, спокойное продолговатое лицо, моложавость, характерная для людей состоятельных. Глаза, увеличенные немодными линзами, тревожны.

– Почему вы притворяетесь, что вам не интересен этот бывший полицейский, побывавший на месте недавних ваших подвигов? — на его запястье браслет из золота и титана отражает пойманный свет; какая-то многофункциональная побрякушка с запутанными дисплеями.

– Я не притворяюсь. — На огромный плоский экран, стоящий слева от стола Харвуда, четыре камеры передают различные ракурсы высокого, крепко сбитого человека, который стоит с опущенной головой, будто занят своими мрачными мыслями. Камеры, должно быть, не больше жучков, но четыре картинки, несмотря на плохое освещение, очень четкие. — Кто поставил туда эти камеры?

– Мои талантливые ученики.

– Зачем?

– Именно на тот случай, если кому-нибудь взбредет в голову посмотреть, где совершилось это двойное убийство, он будет стоять там и думать. Посмотрите на него. Он думает.

– Он выглядит несчастным.

– Он пытается вообразить вас.

– Это вы воображаете, что он воображает.

– Тот факт, что он вообще сумел найти это место, указывает на наличие знания и мотива. Он знает, что там погибли два человека.

Среди моделей на столе Харвуда стоит одна, блестящая, красно-белая, украшенная работающими миниатюрными видеомониторами на фирменной стойке. Крохотные картинки движутся и меняются в жидких кристаллах.

– Не вы ли владелец компании, построившей это? — он тычет в модель указательным пальцем.

Глаза Харвуда через линзы передают удивление, потом интерес.

– Нет. Мы их консультируем. Мы — фирма по связям с общественностью. Мы всего лишь, как я помню, посоветовали им нанести удар. Мы также консультировали городские власти.

– Это ужасно.

– Да, — говорит Харвуд, — как человек со вкусом, я согласен. И это вызвало открытое недовольство муниципалитета. Но наши исследования показали, что размещение модуля около моста поможет развитию пешего туризма, а это — решающий аспект нормализации.

– Нормализации?

– Существует реальная инициатива возвращения местного сообщества к нормальному существованию, так сказать. Но вопрос это тонкий. Дело здесь, на самом деле, в имидже, и тогда, разумеется, начинается наша работа. — Харвуд улыбается. — Во многих крупных городах есть подобные автономные зоны, и то, как конкретный город сумеет справиться с ситуацией, может радикально воздействовать на имидж этого города. Например, Копенгаген был одним из первых, кто добился прекрасных результатов. А Атланта, я полагаю, может служить классическим примером того, чего делать нельзя. — Харвуд подмигивает. — Вот с кем мы теперь расправляемся, вместо прежней богемы, — говорит он.

– Вместо чего?

– Богема. Альтернативные субкультуры. Они составляли жизненно важную прослойку индустриальной цивилизации в двух прошедших столетиях. Они образовывались там, где индустриальная цивилизация начинала строить иллюзии. Что-то вроде бессознательного полигона для разработки альтернативных социальных стратегий. Каждая субкультура имела собственный стиль одежды, характерные формы художественного самовыражения, излюбленный вид или несколько видов наркотика, а также сексуальные пристрастия, не совпадавшие с ценностями культуры в целом. У них были "тусовки", место, с которым они себя ассоциировали. Но теперь они вымерли.

– Вымерли?

– Мы начали уничтожать их одну за другой до того, как они сформировались. Они пропустили кульминацию своего развития, когда начал развиваться маркетинг и рыночные механизмы стали агрессивнее. Для созревания аутентичным субкультурам нужны застой и время, а теперь с застоем покончено. Времени у них нет. Их постигла участь всей планеты. Автономные зоны, однако, обеспечиваются определенной изоляцией от мировой монокультуры, они с трудом поддаются ассимиляции рынка — к ним нужен другой подход. Почему это так, мы пока не знаем. — Маленькие картинки смещаются, мигая.

– Не стоило это ставить туда.

В глазах Харвуда изумление.

– Не думаю, что мне когда-либо доводилось слышать из ваших уст столь специфичное мнение.