Если спросишь, где я - Реймонд Карвер

— Стюарт, — обращаюсь я к нему. — Давай съездим куда-нибудь проветримся, а?

Он медленно перекатывается на живот, смотрит на меня снизу вверх, кивает:

— Ага, и пива по дороге захватим…. Надеюсь, ты больше не расстраиваешься из-за того случая. Просто постарайся понять — и все, это главное. — Вскакивает: — Я сейчас! — и, проходя рядом со мной, касается моего бедра.

Мы молча едем по городу, а перед поворотом на автостраду притормаживаем у местного магазинчика — купить пива. Пока он расплачивается, я вижу через опущенное стекло большую кипу утренних газет возле входной двери; еще успеваю краем глаза заметить на крыльце толстуху в ситцевом платье: стоя на крыльце магазина, она подзывает к себе девчушку, показывая ей сладкую лакричную палочку. Через пару минут мы уже летим по мосту через Эверсон-Крик, поворот — и мы в пригородной зоне отдыха, у того места, за мостом — где речка впадает в большой пруд: сегодня на берегу собралось с десяток взрослых и мальчишек — сидят с удочками под ивами.

Сколько воды кругом — и так близко: зачем было ехать в такую даль, когда рыбалка — вот она, рядом с домом?

— Почему именно туда? — спрашиваю я вслух.

— Ты про Нейчис? Там рыбалка клевая. Мы всегда туда ездили, каждый год, да еще не по одному разу.

Жарко — мы присели на скамейку у деревянного столика, Стюарт открыл две банки пива, одну протягивает мне.

— Знал бы, что такое будет, разве сунулся бы? — Он качает головой, пожимает плечами, будто рассказывает приятелю какую-то давнюю историю. — Забудь, Клэр, расслабься. Смотри, какая теплынь! Не погода, а сказка!

— Они клялись, что невиновны.

— Кто — они? Ты о ком?

— О братьях Мэдокс. Они зарезали девушку, ее звали Арлин Хабли, неподалеку от моего родного городка. Сначала они ее убили, а потом отсекли ей голову и сбросили тело в реку — Клэ-Илам-ривер. Мы учились с ней в одной школе. Я еще тогда маленькая была.

— Ничего себе мысли у тебя! — присвистнул он. — Знаешь, ты это брось! Ты меня не заводи, — слышишь? Ты, слышишь, Клэр?

Я не слышу — я мысленно плыву: вниз по реке, к пруду — лицом вниз, с широко отрытыми глазами. Я вижу перед собой илистое дно, выступающие камни, потом меня выносит в большую воду, и я лежу, покачиваясь, на волнах. Все будет по-старому, ничего не изменится. Все останется, как было, как всегда, будто и не было ничего, будто ничегошеньки не случилось. Я так ясно это вижу, вглядываясь в его лицо, — он замечает мой взгляд и мгновенно скисает.

— С чего это ты вдруг? — бормочет, опуская глаза. — Я не…

И тут я его бью по лицу — это случилось само собой. Заношу руку и снова даю ему пощечину. Что я делаю? — мелькает лихорадочная мысль. Нам же надо крепко взяться за руки, мы оба нуждаемся в поддержке. Нет, это безумие.

Он перехватывает мою руку, предупреждая новый удар, и выставляет кулак. Я испуганно вжимаю голову в плечи, и вдруг замечаю — вспыхнувший было в его глазах странный огонек потух. Он разжимает кулак. А я… я как сумасшедшая все быстрее и быстрее кружусь на поверхности омута.

— Пошли, залезай в машину, — бросает он мне. — Поехали домой.

— Не поеду, ни за что не поеду, — кричу я, упираясь.

— Нет, поедешь, мать твою!

В машине он говорит другим тоном:

— Ты несправедлива ко мне.

За окном стремительно проносятся поля, деревья, постройки.

— Ей-богу, несправедлива. Подумай о нас. А Дин? О нем ты подумала? А я? Я что тебе — чужой? Можно хоть иногда отвлечься от своего чертового эгоизма?

Между нами все кончено, не о чем разговаривать. Ему надо следить за дорогой, но он то и дело вскидывает глаза к зеркалу заднего обзора. Краешком глаза он следит и за мной: я вжалась в спинку кресла, подтянув колени к подбородку. Солнце обжигает мне щеку и плечо, но я не отодвигаюсь: мне все равно. Он ведет машину одной рукой, другой держит открытую банку с пивом, отпивает, потом зажимает банку между колен и с шумом выдыхает воздух. Он все понимает. Еще минута, и рассмеюсь ему в лицо.

Меня душат слезы.

Сегодня утром Стюарт не стал меня будить — наверное, решил, что надо дать мне выспаться. А я не спала, проснулась ни свет ни заря и долго лежала с закрытыми глазами, отодвинувшись на край кровати, чтоб ненароком не коснуться волосатых ног и толстых сонных пальцев. Лежала и думала. Он сам собрал Дина в школу, потом побрился, оделся и поехал на работу. Пару раз заглядывал в спальню, хотел что-то сказать, но я делала вид, что сплю.

На кухне я нашла его записку, подписанную одним словом: «Люблю». Я сварила себе кофе и устроилась на солнечной стороне: пью маленькими глотками, потом ставлю чашку на записку — на бумаге остается едва заметный коричневый след. Телефон больше не звонит — это уже что-то: со вчерашнего вечера ни одного звонка. Рука тянется к газете, но я не спешу ее открывать. Потом все-таки придвигаю к себе, начинаю читать. Итак, тело до сих пор не опознано, заявлений о розыске не поступало. Тем не менее, все эти последние сутки тело обследовали, рассекали, вскрывали, засовывали внутрь разные инструменты, взвешивали, измеряли, помещали органы обратно, зашивали, — и все для того, чтобы точно установить причину и время смерти. Ищут доказательства изнасилования: этот мотив убийства полиция рассматривает в первую очередь. Еще бы! Изнасилование все упрощает. В газете также сообщалось, что тело поступит в морг службы «Кит-энд-Кит» для опознания. Население просят помочь следствию и т. д.

Я сделала для себя два открытия: первое — людей больше не волнует, что происходит с другими; второе — всем на все наплевать. Ведь смотрите, что произошло, а в нашей со Стюартом жизни это ровным счетом ничего не изменит. Я хочу сказать: по большому счету ничего не изменит. Ну будем мы потихоньку стареть, и он, и я, — собственно, мы уже стареем: это видно по нашим лицам — например, утром, когда мы оба, одновременно умываясь, смотримся в зеркало в ванной. Будет меняться потихоньку жизнь вокруг: что-то упростится, что-то, наоборот, станет сложнее, однако, в целом все будет идти как идет, — я знаю. Выбор сделан, жизнь идет своим чередом и будет идти, пока не оборвется. Вопрос: зачем? Я хочу сказать: до поры до времени, пока ничего не случилось, мы еще можем делать вид, что все идет как нужно; но когда происходит событие, которое должно все изменить, а ничего не меняется, все остается по-прежнему, — зачем все это? Вокруг все говорят и ведут себя так, словно ты не изменилась со вчерашнего дня, со вчерашней ночи, словно ты все та же, что была пять минут назад, а на самом деле с тобой происходит что-то страшное, душа покалечена…

Прошлое как в тумане: детство будто покрыто пеленой. Я даже не уверена, что события, которые я помню, действительно происходили со мной. Жила-была девочка у папы с мамой. У папы было небольшое кафе, где мама работала кассиршей и официанткой. Точно сон какой-то: девочка закончила начальную, потом среднюю школу, поступила на курсы секретарей-референтов. Прошло несколько лет, много лет! — интересно, что она делала все эти годы? — и вот она уже в другом городе, служит секретаршей в одной фирме, занимающейся производством электронных деталей, знакомится с инженером, тот приглашает на свидание. Она видит, что ему хочется уложить ее в постель, и сдается, даже не сопротивляясь. Уже после ей так и не удалось вспомнить, как же она догадалась, что он хочет соблазнить ее, хотя в тот момент чувство подсказало верно, сердце не ошиблось. Вскоре они решили пожениться, и вот тогда-то прошлое — ее прошлое — начало куда-то утекать. Сегодня ей труднее всего представить будущее. Когда она задумывается о будущем, на ее лице непроизвольно появляется улыбка, словно она знает какой-то секрет. Ей вспоминается ссора — из-за чего, она уже не помнит, они были лет пять как женаты, — тогда он сказал ей в сердцах, что эта связь (так и сказал: «эта связь») доведет до беды. Его слова запали ей в душу. Она нет-нет да вспомнит их и начнет повторять вслух — ходит по дому и повторяет. Она может целое утро возиться в песочнице за гаражом, играя с Дином и его друзьями, и каждый день в четыре часа у нее жутко болит голова. Ей кажется, что лоб и затылок просто раскалываются от боли. Помнится, когда приступы стали повторяться, Стюарт предложил ей обратиться к доктору, она тогда послушалась и в душе осталась очень довольна тем, как сильно доктор беспокоился. Она даже поехала по его рекомендации куда-то лечиться. Из Огайо примчалась мать Стюарта, чтобы позаботиться в ее отсутствие о ребенке. Только она, Клэр, смешала ей все карты, прервала лечение и вернулась. Свекрови ничего не оставалось, как съехать и поселиться на другом конце города: так там и сидит, в своей квартире — выжидает. Как-то ночью, в постели, когда они оба уже засыпали, Клэр сказала мужу, что слышала от пациенток в клинике, куда ездила лечиться, о феллацио. Своим рассказом она хотела сделать ему приятное. И действительно: Стюарт остался доволен. Он гладил ее по руке и повторял: «Все будет хорошо, вот увидишь». Отныне у них все будет хорошо, не так, как раньше. Он получил повышение и солидную прибавку к окладу. Они даже купили еще одну машину — для нее: большой кабриолет. Они будут жить сегодняшним днем. Впервые за много лет, признавался он ей, он может расслабиться. Ночью в постели все поглаживал ее руку… По-прежнему играл в боулинг и карты, по-прежнему ездил на рыбалку вчетвером, с друзьями.