Кожеед - Владимир Мистюков

Это было знакомо всем, кто хорошо его знал. Максимыч органически не переносил проигрыша.

— Хватит зыркать на меня! Вырастил себе на голову! Знал бы…

Она бесцеремонно прервала его:

— Отпускаешь маньяка?

Максимыч медленно встал из-за стола. Холодно, жестко отчеканил:

— Есть и третий вариант. По нему ты валишь из органов с таким волчьим билетом, что тебя ни в один вшивый продуктовый охранником не возьмут! Слышишь?!

Внезапно Светлана Юрьевна молча развернулась и вышла из кабинета, оставляя за собой грязные следы ботинок. «Как символично, — подумал он устало. — Засрут все кругом, а ты им расчищай, как нянька».

Дверь захлопнулась. Бух! Максимыч вздрогнул, вскинулся. Затем покачал головой — с восхищением. «Ты смотри, характер!» И тут же разозлился снова.

— Эй… Куда пошла?! — крикнул он ей вслед. Злость бродила в нем, не находя выхода. Максимыч схватил со стола и с силой запустил в дверь графин с виски. «Двенадцать лет, спесайд, торфяные нотки, блять».

Бутылка медленно достигла двери — бах! И разлетелась на тысячу осколков…

Максимыч моргнул. Бровь зачесалась. Он машинально поднял руку и дотронулся до зудящего места. Пальцы натолкнулись на влажное.

Он отнял руку и посмотрел на ладонь.

Пальцы были в крови. Похоже, один из осколков отлетел и рассек кожу над бровью. Еще чуть-чуть, и в глаз… Повезло. Максимыч выдохнул и расхохотался.

Настоящее время. Больница

— Эй, парень!

Денис с трудом открыл глаза. Веки свинцовые. Сердце бешено стучало, иногда спотыкаясь, словно бегущий изо всех сил человек. Он посмотрел по сторонам. Влево, вправо. Изображение двоилось. На больничной тумбочке ему бросилось в глаза красное пятно — Денис вздрогнул, прищурился. На гладкой белой поверхности оставлена снятая иголка в колпачке. На ней капля крови. Его крови. Денис опустил взгляд, посмотрел на свою руку. На сгибе сильно пропитанная кровью ватка, кровь уже почти запеклась. «Мне сняли катетер, — с трудом вспомнил Денис. — Зачем?»

— Эй! — снова позвал голос.

Денис наконец сообразил, что обращаются к нему. Он поднял голову, поморгал. Изображение более-менее сошлось в единое целое.

Прямо перед ним стоял полицейский. Серая форма, капитанские погоны. Через несколько мгновений Денис все-таки узнал его. Тот самый дежурный полицейский, любитель рисования. «Да, — подумал Денис. — Точно. Великий непризнанный художник Малевич-Хуев». Который никак не хотел его, Дениса, выслушать. Пока где-то там, в машине, умирала Аня. Сука и урод.

— Слышь, друг, — сказал капитан. Лицо у него было виноватое. — Ты извини, что так вышло. Я за удар не в обиде, ты не думай. Жаль твоего братана. Слышишь? Алло, слышишь?..

Лицо полицейского превратилось в лицо Свечникова. Денис моргнул, усилием воли заставил себя отбросить в сторону наваждение. Теперь перед ним было самое обычное лицо самого обычного мудака.

— Слышу.

В полутьме у входа в больницу Юрьевна курила уже вторую сигарету. Дым уютно разливался в легких, заполнял ее тело изнутри — словно она никогда не бросала. «Какой кайф», подумала она. Красный огонек сигареты таял в темном воздухе, точно свет далекого маяка.

Вышел капитан. Огляделся, прищурился. Увидел Юрьевну — и пошел к ней.

— Извинился? — Юрьевна смотрела на него пристально.

— Да, — буркнул капитан. Счастливым он явно не выглядел.

«А мне и не надо, чтобы ты был счастлив, — подумала Юрьевна. — Мне нужно, чтобы ты заебался».

— Вот и молодец, вот и умница, — Юрьевна улыбнулась своей нежной акульей улыбкой. Капитана передернуло. — А теперь гуляй отсюда.

Дениса разбудил громкий разговор за дверью. Надоедливый. Он узнал голос полицейского, который его охранял. Второй голос звучал неразборчиво. Женский? Полицейский неуверенно с кем-то спорил.

— Начальник же запретил? — спросил охранник.

— Максимыч уже погоны свои оплакивает, — узнал Денис голос светловолосой. — Верхи заменят, а мы, низы, останемся. И со мной лучше дружить.

Короткая пауза.

— Светлана Юрьевна! — обиженный голос охранника.

— С Максимычем я решу, не беспокойся. Открывай.

Дверь с шумом открылась, и внутрь вошла следовательница. В руках она держала синюю дорожную сумку.

— Просыпайся. Вещи твои где? — Светлана Юрьевна бесцеремонно тряхнула его за плечо. Денис поморгал.

— К-куда мы?

— По дороге объясню.

Через десять минут он уже шатающейся походкой шел к машине. От недосыпа его знобило. Прежде чем залезть на широкое заднее сиденье белого «мерседеса», Денис повторил свой вопрос:

— Вы не ответили, куда мы едем?

Светлана Юрьевна улыбнулась вместо ответа. Махнула рукой куда-то в темную глубину машины — мол, забирайся, будь как дома.

Денис нехотя залез внутрь «мерса». Кожаное сиденье было широким и прохладным. Денису почему-то стало очень неуютно, он не сразу понял почему. Машина-то классная, настоящий винтаж, классика. Деревянная отделка салона. Раньше бы за такую машину Денис бы душу продал… Запах. На мгновение Денису показалась, что в «мерседесе» пахнет как в той палате — болью, унижением и страхом. Он мотнул головой, отгоняя дурацкую мысль. Просто запах старой кожи. Просто запах…

Следовательница бросила сумку на водительское сиденье, села за руль, завела двигатель. Тот заработал мощно и добротно. И все равно Денису было не по себе. «Не нравится мне эта машина». Светлана Юрьевна включила фары. Мощный столб света вырвался и осветил припаркованные вперед машины.

— Начальству очень понравилась твоя версия, — сказала она.

— И что?

Она снова не ответила.

— Сейчас ко мне домой заскочим, перекусим. Потом доложимся, как надо, и я тебя отвезу домой. Ты есть хочешь? Пиццу любишь?

— Н-не знаю.

Денис действительно не знал ничего — даже того, любит ли он пиццу. Все прошлые желания остались далеко позади.

Светлана Юрьевна почему-то весело ему подмигнула и переключила скорость.

Два дня назад. Заброшенная больница

Гр-р-р-р-р.

Кожеед специально тащил стул так, чтобы противный скрежет резал всем барабанные перепонки. Металлические ножки оставляли на полу длинные царапины. Дотащил и поставил у стола.

Ребят заставили сесть рядом друг с другом, Аню оставили на кровати. Затем Кожеед, улыбаясь окровавленными зубами, вытащил из-под нее матрас. Аня застонала, стиснула зубы. Лицо у нее покрылось испариной, зрачки стали огромные — от боли.