Фейри с Арбата. Гамбит - Татьяна Богатырева

Урод все говорил и говорил, а Ильяс крутил в пальцах бокал, старательно думая о том, что в хорошей мексиканской мелодраме злобный гад просто обязан раздавить бокал и забрызгать скатерть своей черной кровью. Апогей пошлости. Еще хуже, чем мордобой с матом.

– Оставьте в покое девушку, сударь. – Ильяс аккуратно поставил бокал на стол и глянул на урода в упор, остро жалея, что взгляд – не винтовка. – Девушка всего лишь модель. А вы, сударь, извольте пойти на базар, купить там селедку и ей потрошить мозги своей благотворительностью. Надеюсь, вы больше не обеспокоите нас своим обществом.

Обернулся к Лиле, растянул губы в улыбке. Встал, подал ей руку.

Лиля смотрела в стол. Поднялась легко, руки не касаясь. Подошла к нему, обходя урода, еле слышно шепнула:

– Извините, пожалуйста. Встала рядом, не поднимая глаз.

– Илья…

– Идем домой.

Бросил на стол несколько купюр, взял Лилю за руку и повел прочь.

Пока шли до стоянки, Ильяс молчал. Да и потом молчал: открывая ей дверцу, проверяя, хорошо ли она пристегнулась, и, даже когда они попали в пробку, промолчал. Хмуро смотрел на дорогу. И свернул потом не к дому, а к Старому Арбату, остановил машину и резко сказал:

– Ты собиралась играть.

Лиля пожала плечами. Отстегнула ремень, вышла и побежала к антикварному – вроде опоздать не должна, хорошо. А что Ильяс мрачен – бывает, испортили настроение, в такие моменты лучше всего побыть одному. Да и ей видеть его не хотелось. Там, в ресторанчике, в какой-то момент показалось, что несчастного работодателя сейчас отправят до двери ударом в челюсть. И за что? Ну подошел не вовремя, бывает. Разве это повод? Так неприятно тогда стало – до кислой гнусности в горле.

Прибежала-то она вовремя, Сенька еще только расчехлял гитару, а Тыква задумчиво стучал по барабану в одному ему понятном ритме. Кольцо, естественно, тут же заметили, но сразу расспрашивать не стали, сразу – надо работать. Вот потом, после работы…

– Отыграем, зайдем в «Шоколадку»! – объявила Настасья.

Сенька в знак согласия извлек из гитары немыслимый аккорд и хитро посмотрел на Лилю.

В «Шоколадку» пошли, отыграв два часа и заработав на полноценный ужин. Без шампанского, зато с густым горячим шоколадом и ведром сливок сверху. Тыква и Сенька за шоколадом бурчали о своем, мужском. Только на минутку прервались, спросили у Лили – ты это не замуж? Точно нет? Убедившись, что точно, успокоились, утащили салфетку, изобразили кривой нотный стан и опять зашушукались. Настасья потребовала снять кольцо, рассмотрела со всех сторон, даже шпинель на просвет, вернула и вздохнула:

– Значит, не замуж?

Лиля сморщила нос и помотала головой. Нацепила на вилку креветку и лист рукколы.

– Он не зовет или ты дуришь? – спросила Настасья, прицеливаясь вилкой в помидор.

Лиля задумчиво разжевала креветку. Махнула вилкой:

– Он не зовет, но я дурю. Сама же знаешь…

– Как у вас все сложно-то, Лилия Батьковна. Кольцо дарит, замуж не зовет, а Лильбатьковна сегодня как мешком по голове…

– А он сегодня почти Потрошитель, – хмыкнула Лиля. В двух словах описала сцену с незадачливым филантропом. – Не хочу Потрошителя, ага? Да и вообще не хочу.

Настасья тяжело вздохнула, подцепила-таки помидор и отправила в рот. Вдумчиво прожевав, заключила:

– Дура. Такой мужик… и чего тебе не хватает?

– А не знаю. – Лиля потерла нос. – Не мой мужик. Вот не мой, и все. Ну и вообще, одно дело – жить вместе, а замуж – это как-то слишком. Да и вместе – ненадолго это, сама понимаешь. Где мы, а где они.

Настасья фыркнула. Уж она никогда не страдала недостатком любви к себе и была твердо уверена, что она – лучший подарок любому Онассису. Что интересно, мужики соглашались, бегали за ней толпами, а Настасья их посылала лесом – недостойны. Лиля даже завидовала, хотелось бы ей такие же розовые очки.

– Скромность паче гордыни, Лильбатьковна. – Настасья пожала плечами и изловила последний помидор. – В субботу-то придешь, жертва потрошителя?

– А куда я денусь?

– Вот и хорошо, – улыбнулась она и напоследок выпустила парфянскую стрелу: – А тебе, о последовательница великого гуру Шри Бывывсенаху, не мешало бы задуматься, с чего твой тонкий и ранимый художник вдруг заделался потрошителем. Может, он и прав. Эти благотворители те еще благоговорители.

После «Шоколадницы» Лиля серьезно задумалась, а не поехать ли домой. Не к Ильясу – к себе. Во-первых, проще добраться, во-вторых – кто его знает, успокоился он уже или нет? Уже почти решилась, но передумала в последний момент. Все-таки некрасиво так, без пре дупреждения, а у нее и телефона нет, забыла забрать. А не позвонить – волноваться будет.

Поехала в Рублево, на такси ушли остатки заработка.

В квартире Ильяса не было. В спальне было темно, в столовой горел свет и работал ноутбук, а Тигр распластался на пузе у миски, обняв ее передними лапами, и вяло лизал сметану. От соседей слышался «Крематорий», совсем тихо, и Лиля невольно подпела «Мусорному ветру»:

И неважно, кто из нас раздает,

Даже если мне повезет,

И в моей руке будет туз,

В твоей будет джокер.

Так не бойся, милая, ляг на снег,

Слепой художник напишет портрет…[3]

Сморщилась – сегодня этот образ был как-то некстати. Вот не про художников, пожалуйста. И не про джокера – ей такого везения никогда не доставалось.

А Ильяс в студии, наверное, подумала Лиля. Лечит нервы работой.

Не торопясь переоделась – жаль было вылезать из пончо, она еще постояла с ним в обнимку, прежде чем повесить в шкаф. Натянула домашнюю тунику. Вернулась на кухню, погладила Тигра. Сварила кофе. Пока варила, снова вспоминала того благотворителя. Ничего ужасного-то он не сказал, и вроде искренне хотел как лучше. А Ильяс… словно у него потребовали последнюю копейку в пользу цыганского табора, а не попросили помочь больным людям. Сволочь он все же, нельзя так. И ничего Настасья не права, если он может вот так, потрошителем, значит, такой и есть, а не тонкий и ранимый. Или все же права? Ильяс был такой трогательный, когда дарил кольцо, и явно надеялся, что она что-то ему скажет… а это его «ты – совершенство»? Вряд ли он каждой своей модели такое говорит. А может, и говорит. Для художника каждая модель – муза, неважно, кисти у него или камера…

Так, в сомнениях, выпила чашку кофе, вторую понесла в студию. Надо же сказать, что пришла.

Перед дверью в студию прислушалась, показалось, что «Крематорий» – оттуда. Странно, конечно. Ильяс у нас сноб, Ильяс слушает Арта Тейтума, Джо Кокера, Стена Гетца и прочий джазо-блюз. Но если для работы нужно настроение… любопытно, что он снимает?