Ужин вдвоем - Майк Гейл

Фанатка «Баффи, истребительницы вампиров»,

16 лет, Ноттингем.

Третье письмо. Кремовый конвертик, в уголке нарисована мышка с пучком травы в зубах. Почерк очень похож на предыдущий, только чернила зеленые.

Дорогой Доктор Разбитых Сердец!

Я, кажется, влюбилась в нашего нового учителя по математике. Он совсем молодой — лет двадцать пять, не больше — и только в этом году пришел к нам в школу. Не знаю, что это значит, но мне кажется, между нами возникла какая-то связь. На уроках я глаз от него не отрываю: порой мне удается перехватить его взгляд, и он не сразу отводит глаза. Как Вы думаете, есть ли хоть какой-нибудь шанс, что у нас с ним что-то выйдет?

Фанатка Джанет Джексон, 14 лет, Корнуолл.

Я сравниваю это письмо с предыдущим. Почерк одинаковый. Сравниваю марки на конвертах. Первое отослано из Кембриджа, хотя в подписи стоит Ноттингем, второе — тоже из Кембриджа, хотя в подписи значится Корнуолл. Фанатка «Баффи, истребительницы вампиров» (16 лет) и фанатка Джанет Джексон (14 лет) — судя по всему, одна и та же девочка. Она живет в Кембридже, любит Джанет Джексон и «Баффи», скучает и за неимением проблем их выдумывает, чтобы получить хоть толику внимания от незнакомца в журнале. Будь я в другом расположении духа, наверно, просто посмеялся бы; но сейчас это меня угнетает.

Что я здесь делаю? — думаю я. Попусту трачу время и талант журналиста. У читательниц «Крутой девчонки» нет настоящих проблем — а вот у меня есть. Я включаю компьютер и пишу Дженни служебную записку. Я ухожу, пишу я. Об уходе объявляю, как положено, за две недели. Потом пишу Фрэн — к счастью, ее нет на месте, она на каком-то профессиональном тренинге. Ее благодарю за все: надеюсь, когда-нибудь еще свидимся. Отправляю оба письма, выключаю компьютер, собираю личные вещи со стола в портфель и выхожу из офиса прочь.

Я сажусь на скамейку на скверике, в центре парка Сохо. Погода не теплая, но для середины весны вполне приличная — достаточно, чтобы люди, которым нечем больше заняться, сидели в парке и, задрав голову, любовались сереньким небом. Я копаюсь в портфеле в поисках кассетного плеера. Когда я был помоложе, то слушал музыку при любой возможности — по дороге на работу и с работы, на работе и дома — в те нередкие вечера, когда Иззи ложилась спать, а я засиживался часов до четырех, ставя альбом за альбомом, завернувшись, словно гусеница в кокон, в мир, который мне понятен. И сейчас мне очень нужно это чувство. Я надеваю наушники, закрываю глаза, чтобы ничего вокруг не видеть, и нажимаю на кнопку «Р1ау». Но и в музыке нет спасения — каждая песня напоминает об Иззи: вот эту она любила, эту ненавидела, эту только терпела, от этой ей хотелось плакать, а этой — подпевать… Даже в музыке мне не скрыться от своей любви, и это наполняет меня каким-то горьким счастьем. Я растворяюсь в музыке, и мне кажется, что Иззи снова со мной.

Номер один: «Massive Attack», «Ты в безопасности». Эту песню я слушал после того, как мы с Иззи в первый раз по-настоящему поругались.

Номер 2: «Pavement», «Оползень». Из тех времен, когда мы были «просто друзьями». Эту композицию я прокручивал Иззи при каждом удобном случае, стараясь ее убедить, что именно за «Pavement» — будущее рок-н-ролла.

Номер 3: Уильям Белл «Я забыл, что значит быть любимым». Соул шестидесятых, который я откопал в коллекции отца. А потом звонил Иззи в два часа ночи, чтобы поставить ей по телефону эту запись. В свое оправдание могу сказать, что был в стельку пьян.

Номер 4: Джефф Бакли «Все здесь желают тебя». Этой композицией, едва ее услыхав, я тоже побежал делиться с Иззи, уверенный, что она полюбит ее с первого аккорда. Так оно и случилось.

Номер 5: «Public Enemy», «Не верь рекламе». Эту композицию мы поставили на «повтор», когда красили стены в гостиной. Иззи сказала, что «Public Enemy» поможет нам работать быстрее.

Вся кассета — девяносто минут.

Кассета кончается, и я решаю идти домой. Выйдя на Оксфорд-стрит, просматриваю автоответчик в поисках сообщений. Их три: первое — от Дженни, она заявляет, что не примет моей отставки, пока со мной не поговорит; еще два — от Фрэн, она спрашивает, где я и что стряслось. От Иззи — ни слова. Я набираю рабочий номер Фрэн.

— Добрый день, журнал «Крутая девчонка».

— Привет, Фрэн, это Дейв.

— Я получила твое письмо. Ты что, всерьез решил вот так вот взять и уйти?

— Не хотел поднимать шума, только и всего.

— Ты уверен, что к нам не вернешься? Я уже поговорила с Дженни, она надеется убедить тебя остаться. В самом деле, Дейв, тебе незачем уходить!

— Знаю, просто… наверно, это глупо. Но сегодня я получил два письма, явно от одной и той же девочки. И это… ну, выбило меня из колеи, что ли. Какого черта, подумал я? Что за фигней я тут занимаюсь?

— Дейв, дорогой, если ты думаешь, что это и вправду что-то значит, то, прости, ты идиот. Ты помогаешь людям, Дейв. Даешь этим несчастным девчонкам возможность выговориться. Излив тебе душу, они начинают чувствовать себя лучше. Сам подумай, разве это не здорово?

Я молчу.

— У меня такое чувство, что случилось что-то еще, — замечает Фрэн.

— Правильное чувство.

— То, что я думаю?

— Да.

— Откуда она узнала?

— Я рассказал.

— Понятно. А она…

Я не даю ей договорить:

— Ушла? Да.

— Но она вернется?

— Не знаю. С вечера пятницы я ее не видел.

— Тебе нельзя оставаться одному, — решительно заявляет Фрэн. — Я закончу через несколько минут. Надо сделать еще пару вещей, из-за которых меня Тина пилит всю неделю, а потом мы с тобой пойдем пообедаем и выпьем. Ответ «нет» не принимается. Встречаемся у дверей «Феникса» на Чаринг-Кросс-роуд через полчаса, договорились?

— Не надо. Собеседник из меня сейчас никакой.

— Неважно. Если не хочешь говорить, будем есть молча.

— Правда, Фрэн, не надо. Серьезно.

— Ну ладно… Когда же теперь увидимся?

— Не знаю. Не знаю, когда закончится вся эта история. Пока что я просто ни о чем думать не могу.

— Может быть, все-таки вернешься в «Крутую девчонку»?

— Не могу. Это не для меня. Лучше уж мне писать о музыке. — Я смеюсь. — Похоже, я не создан для мира человеческих отношений.

— Выходит, больше мы с тобой не увидимся?

— Увидимся, конечно. Только не знаю когда.

— А может, все-таки завалимся куда-нибудь? — просит Фрэн. — Самая маленькая вечеринка на свете: только ты, я и много-много спиртного. Я невольно улыбаюсь — и соглашаюсь.