Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер

До прибытия нового командира командование батальоном принял мой старый знакомый Байер, который был моим ротным командиром в 1942 г. Теперь он был майором. Командный пункт переместился в отдельно стоявший дом с видом на передовую и таким образом находился в секторе обстрела русских противотанковых орудий. Поэтому противник не должен был заметить ни малейших признаков света или дыма. Я обнаружил, что Байеру по ночам звонила по телефону жена, которая служила во вспомогательном подразделении связи Главного командования сухопутных войск. Это напомнило мне о том, как в лесу под Гжатском Байер напевал популярную берлинскую песенку «Эмма на скамейке», о любовнике со своей подругой. Теперь, изображая стоическое спокойствие, Байер сидел за столом и постоянно насвистывал хорошо известную мелодию «Миллионы Арлекина».

4 ноября прибыл новый командир. Это был майор Вальтер Премроу, австриец из Штирии, который ранее командовал так называемым штурмовым батальоном 78-й пехотной дивизии. Эмблемой этого соединения была рука в железной перчатке. Как земляки, мы сразу же понравились друг другу, и я был очень доволен своим новым начальником. Однако, как и майор Байер, Премроу тоже пал в бою в феврале 1945 г.

10 ноября, к своему немалому удивлению, я получил приказ пройти курс переподготовки в пехотном училище в Деберице с 20 ноября по 10 декабря. Я сразу же усмотрел в этом возможность перейти в 7-й гренадерский полк. Свой отъезд я отмечал вместе с Гельмутом Кристеном, товарищем в летнем отступлении из Белоруссии. Мы сошлись на том, что в 472-м полку обстановка была явно нездоровая, а отношение к офицерам несправедливым. Например, лейтенант Вике, офицер полкового штаба, который отступал вместе с тыловой частью, стал недавно обер-лейтенантом. В 9.55 мы в очередной раз прослушали песню «Лили Марлен», которую передавали ежедневно в одно и то же время с армейской радиостанции под Белградом. Эта песня уже давно стала легендой. Хотя мне она поначалу не нравилась, как не нравились и другие модные песни, но со временем я тоже поддался ее очарованию. Голос певицы Лейл Андерсен и простой текст, содержание которого каждый солдат уже испытал на себе, покорили меня. Даже издевательские пародии, я вспоминаю одну, относившуюся к первой русской зиме 1941/1942 гг., не смогли лишить мелодию очарования.

Майор Премроу переговорил с командиром полка и упросил его предоставить мне несколько дней отпуска до начала занятий. Я был счастлив и едва мог поверить, что в скором времени мне удастся побывать дома. В последние часы перед отъездом я находился в таком нервном напряжении, что чувствовал дрожь по всему телу. Я боялся, что в последний момент или придет приказ на полный запрет отпусков, или произойдет прямое попадание снаряда.

По прибытии в тыловую зону я забрался в деревянное корыто и принял «очистительную» ванну. После этого водитель, тиролец Алоиз Ворц, отвез меня на станцию Насельск. Там я дожидался регулярного поезда на Торн (Торунь). Я чувствовал себя как во сне. В купе сидели две немецкие девушки из крестьянской семьи, проживавшей вблизи линии фронта. Родители отправили их к родственникам в западной Германии. Все было таким чудесным и, после такого тяжелого лета, совершенно непостижимым. С моих плеч свалилось бремя ответственности, и меня охватила усталость. Прислонившись к старшей из девушек, я заснул. В Торне наши пути разошлись.

О дальнейшем пути и о прибытии домой воспоминаний у меня не сохранилось. Как я понимаю, из письма матери, она была ошеломлена звонком в дверь в девять часов вечера и моим появлением на пороге. Она и маленькая Лизль чувствовали себя неплохо. Неделя отпуска пролетела быстро, но никого из одноклассников дома не было. Все они были разбросаны по различным фронтам, и даже мои знакомые девушки были призваны на оборонные работы. То же самое произошло и с Гизелой. Она находилась где-то в Саксонии, и я не мог с ней встретиться, потому что ее бы конечно не отпустили. От трудовой службы был временно освобожден только Герми Эккарт. Он заболел дифтеритом и находился в больнице на карантине.

Я немного знал его брата Ганса. В то время он был унтер-штурмфюрером СС. После войны я встретился с ним, и он сказал, что «работал на американцев». В 1949 г. он был похищен в Штокерау советской спецслужбой, и ему пришлось провести долгих шесть лет в заключении. Какое-то время он находился в Воркуте.

Таким образом, я общался только с одноклассниками брата Руди, Эрнстом Фоглем и Эгоном Паприцем, которого называли «Китти». Паприц был курсантом унтер-офицером в пехотном полку «Великая Германия» и находился в отпуске. Фогльбыл одаренным пианистом, сыном владельца завода. Как руководитель местного отделения организации Гитлерюгенд он имел отсрочку от призыва. После войны он унаследовал от отца завод по производству насосов и вдобавок стал хорошо известным композитором. Паприц, как и многие другие одноклассники Руди, пал в бою в 1945 г. Именно с ними я несколько раз собирался на вилле «Фогль» и в один из вечеров проиграл в карты весь свой месячный оклад лейтенанта — 300 марок. Это произошло еще в мой предыдущий приезд домой. Тогда я должен был пойти в банк и снять деньги со своего сберегательного счета, чтобы заплатить долг чести. Тем временем сумма моих сбережений выросла до 4000 марок.

Я планировал отправиться в Берлин 18 ноября. Террористические воздушные налеты союзников на Вену 17 и 18 ноября нарушили железнодорожное сообщение. Был поврежден мост Северной железной дороги, и мой отъезд был отложен на 19 ноября. Об этом я написал брату в письме от 18-го числа, в котором также сообщал о том, что мой школьный товарищ Юлиус Циммер в августе попал в плен на итальянском фронте и недавно прислал письмо из Америки, к несказанной радости своих родственников.

По прибытии в Дебериц я написал матери и Руди, что поезд отправился с венского вокзала только в два часа ночи. Брату я писал, что, может быть, мать и привыкнет к одиночеству, но мне было трудно. Мы могли утешаться только тем, писал я, что когда-нибудь все эти чрезвычайные обстоятельства все же подойдут к концу.

Курсы, на которые меня послали, очевидно, были рассчитаны на то, чтобы предоставить фронтовым офицерам, уцелевшим в тяжелых оборонительных боях на Востоке, на Западе, а также в Италии и на Балканах, возможность немного разрядиться и отдохнуть. Как всегда, я опять оказался одним из самых молодых, но все мы командовали ротами, и никаких теоретических знаний нам уже не требовалось. В отличие от предыдущего года мы размещались не в жалких казармах, а в Олимпийской деревне. У каждого из нас была своя отдельная комната.

Я жил в доме под названием «Веймар». Рядом со мной находился лейтенант воздушно-десантных войск, который носил на правом рукаве своего кителя две нашивки за уничтожение танков и у которого только что родилась вторая дочь. Из моей дивизии там был лейтенант Эдион, служивший в 461-м полку и имевший серебряный знак «За ближний бой». В январе 1945 г. он пал в бою. Еще одним товарищем на этих курсах для ротных командиров фронтовых частей был обер-лейтенант фон Pop, владелец поместья в Померании и, как оказалось, двоюродный брат Бецины фон Pop, с которой я познакомился в доме графа Кайзерлинга. Из преподавателей хорошо помню земляка из Вены обер-лейтенанта Брукера, капитана Йохансена, награжденного Рыцарским Крестом, и майора фон Девица. Майору фон Девицу я казался слишком молодым, и он постоянно спрашивал меня: «Сколько вам лет, Шейдербауер?» И мой ответ: «Двадцать», каждый раз приводил его в изумление.