Не жилец! История медицины в увлекательных заметках - Андрей Сазонов

Коллеги, завидовавшие успехам Гарвея, обвиняли его в невежестве, в незнании основ медицинской науки. Знали бы они, что собирается сделать с этими основами «выскочка-невежда»… Но пациенты придают результату больше значения, нежели слухам, а результаты у Гарвея были куда лучше, чем у его коллег. Врачебное мастерство Гарвея получило наивысшую по тем временам оценку — король Яков сделал его своим придворным врачом, а затем так же поступил сын и преемник Якова несчастный король Карл Первый[104].

В апреле 1618 года Гарвей прочел в Лондоне лекцию о том, что артерии и вены составляют единую замкнутую кровеносную систему, в которой кровь движется по двум кругам — малому, или легочному, и большому. Понимания у коллег эта лекция не нашла, потому что она противоречила Галену, который учил, что артериальная и венозная кровь представляют собой разные жидкости — первая разносит по организму тепло и жизненную энергию, а вторая питает органы.

Спустя десять лет во Франкфурте-на-Майне был напечатан трактат Галена под названием «Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных», в котором излагались новые представления о кровообращении. Впервые в истории медицины был полностью прослежен путь крови в организме, единой крови, текущей от сердца по артериям и возвращающейся к нему по венам. Обратите внимание на то, где был напечатан трактат известного лондонского врача, и вспомните заодно, что первая английская типография, основанная Уильямом Кэкстоном, появилась еще во второй половине XV века. Каких-либо соображений престижного характера, вынудивших издавать свой труд во Франкфурте, у Гарвея не было и быть не могло. Были только лишние хлопоты. Ученому, живущему в Лондоне, гораздо проще печатать свои труды дома, это аксиома. Но, видимо, никто из местных издателей не взялся печатать такую «чушь», вот и пришлось Гарвею договариваться с более склонными к риску немцами. Именно что к риску, поскольку издатели всегда делили прибыли и убытки с авторами.

Гарвей подтверждал свои выводы доказательствами, но догматикам, которые на него ополчились, не было до них дела. Повторялась ситуация с Парацельсом, Везалием и многими другими новаторами, дерзнувшими бросить вызов признанным авторитетам. На Гарвея нашелся свой Яков Сильвиус, причем — тоже в Парижском университете, который в XVI–XVII веках стал оплотом научной реакции, цитаделью консерватизма и догматизма.

Оппонента Гарвея звали Жан Риолан-младший. Он был известным врачом и лучшим анатомом медицинского факультета Парижского университета, сыном известного врача (Жана Риолана-старшего) и личным врачом королевы Марии Медичи[105]. Иначе говоря, по статусу оппонент был равен Гарвею, а по известности в научных кругах превосходил его. Пикантности происходящему добавлял факт личного знакомства. Риолан сопровождал вдовствующую королеву Марию во время ее поездки в Лондон, где и познакомился с Гарвеем.

Считается, что именно трактат Гарвея сподвиг Риолана на написание своего «Руководства по анатомии и патологии», которое было напечатано в тысяча шестьсот сорок восьмом году, спустя двадцать лет после выхода скандального труда Гарвея. Риолан поступил очень мудро — он не отрицал учения Гарвея огульно, а подверг его тщательному и предвзятому разбору. То был очень тяжелый удар по Гарвею. Отрицание чего-либо без разбора всегда вызывает недоверие у умных людей, а вот аргументированному отрицанию все склонны вверить. И мало кто сумеет разобраться в том, что аргументы тщательно подбирались с целью дискредитации нового учения. И даже то, что в защиту Гарвея выступило несколько видных ученых, например тот же Декарт, не могло спасти репутацию ученого. Гарвей оставил изыскания по физиологии и занялся эмбриологией, наукой о внутриутробном развитии человека.

В тысяча шестьсот пятьдесят первом году был издан трактат Гарвея под названием «Исследования о зарождении животных», в котором впервые высказывалась мысль о том, что все живое происходит из яйца. Гарвей и голландский ученый Волхер Койтер, живший в XVI веке, считаются основателями эмбриологии. Гарвей не знал об описании развития куриного зародыша, проведенного Койтером[106], и по сути дела его вклад в эмбриологию гораздо весомее койтеровского, но приоритеты в истории расставляются в первую очередь по датам, а Койтер провел свое исследование задолго до рождения Гарвея. Но если уж говорить начистоту, то заслуга Койтера состоит лишь в том, что он первым бросил пенни в копилку эмбриологии. Гарвей был вторым, но его вклад в развитие эмбриологии можно оценить в гинею, поскольку исследования его были масштабными и сопровождались научными выводами.

Разумеется, Гарвея сильно угнетала реакция научного сообщества на его трактат о кровообращении. Но через тучи, затянувшие небо, то и дело пробивались лучи солнца. Гарвея поддержал Декарт, не только широко известный, но и весьма уважаемый ученый. Гарвея поддержал итальянский ученый Санторио Санторио, более известный под своим латинским псевдонимом Санкториус. А в тысяча шестьсот пятьдесят четвертом году Гарвея единогласно избрали президентом Королевской медицинской коллегии, что было ценнее всех прочих признаний вместе взятых. Таким образом лондонские врачи выказали Уильяму Гарвею свое уважение, признали его выдающиеся заслуги перед медицинской наукой. Гарвей в то время уже был тяжело болен, и все понимали, что исполнять президентские обязанности он не сможет, но важно было именно выказать уважение.

Парацельс, Везалий, Гарвей и другие новаторы-первопроходцы, такие, например, как ученик Везалия Габриэль Фаллопий или испанский ученый-самоучка Мигель Сервет, задолго до Гарвея, еще в середине XVI века, говоривший о существовании малого круга кровообращения, не нашли широкого признания своих взглядов при жизни (а несчастного Сервета так вообще сожгли на костре как инквизитора). Но их заслуги были признаны потомками — история все расставляет по своим местам, пускай и не сразу. Помимо научных достижений у всех этих новаторов есть еще и политическое, если так можно выразить. Своими работами они расшатали замшелые догмы, дискредитировали устаревшие взгляды и зародили в сознании научного сообщества мысль о том, что «классическое» знание может быть неверным, зародили сомнения. А с сомнений-то и начинается развитие науки. Стоит только задаться вопросом: «А так ли это на самом деле?» — как начнешь доискиваться до истины. Если выражаться языком химии, то Парацельс, Везалий и прочие новаторы стали катализаторами научного прогресса в медицине, теми, кто этот прогресс запустил. А прогресс подобен снежной лавине. Если уж он начался, то его не остановить.