План D накануне - Ноам Веневетинов

берегу четырёх небольших прудов разом, напоминающих сверху слайд Германа Роршаха, подле гусеничной платформы, сдавшей назад и замершей среди вековечных каркасов, на краю луговины с сиреневыми цветами, у основания мягкого по очертаниям, будто и не из скалы вылепленного холма, в самом центре можжевеловой кущи, на земле которой не найти листьев, в сосняке, стихийно возникшем на уходящей под землю вершине изгиба породы, в нескольких местах на протяжении кювета стёртой с лица земли римской дороги, редко по периметру границы орошаемых кем-то участков на западе от деревни, платформа на баках от керосина покачивалась в стоячей воде среди трясины, на высшей точке обломков каменного моста, возвышавшихся в настоящий момент над заводью ломелозии, возле заброшенного шлюза, превращённого в водяную мельницу, среди высокой травы, на многих участках, некогда бывших морским дном, потом лобными местами скифов, на низком гребне то ли кряжа, то ли гряды рельефа, среди цветущих буйным цветом орхидных кистей, в фисташковой роще у подножия одинокого останца, напоминающего опушённую семянку одуванчика, на скате высохшей поймы, необычайно плодородной, прародительницы здешней флоры, на дне небольшого кратера, уже миллион раз изменившего первоначальную форму, обок образовавшегося на камнях озерца, в котором собралось несколько конкреций перекати-поля, у скопления ярко выраженных пятен, усеянных шкурами полозов.

После того, как он это произнёс, ощущение его инаковости схлынуло, Д. и сам как-то ссутулился, потом вновь распрямил плечи, и этого невозможно было не заметить. Он сразу перестал быть для него центром той ацентрической вселенной, где всё реагирует на всё, какой он воспринимал пространство внутри плато. На следовании идеалам ордена многое основывалось; восприятие в собственном смысле слова — вот чего не стоило допускать. Да у него сейчас облегчения было больше, чем когда он покинул каторгу, эйфория, хоть какое-то начинание выгорело, на самом деле, главное в жизни. Настоящий поток, обрушившийся на его невнятный до сей поры план, потенция таких фигур и таких теней от них, что куда там огням, пробегающим по лицу женщины, по которым и только по которым понятно, что прибывает поезд.

— Уф, всё не так просто.

— Я скоро подойду.

— Себе я это тоже беру на карандаш.

— Бывали у меня провалы, но чтоб собственный дом и собственный мост…

— По-видимому, вас ещё и оставил фарт бугра.

Чёрт, Готлиб же ничего не знает!

— Допустим, мне сдали всю эту конструкцию по телефону. Говоришь в один рожок, другой прижимаешь к уху, если, конечно, приемлешь диалог.

— Не видя собеседника?

— Но представлять было можно.

Он внимательно слушал, вдруг начал приседать на одной ноге.

— Так вот, один раз он и говорит, — продолжая, двигая глазами вверх-вниз, — если я так желаю просвещенья, то отчего бы мне не убить это в себе хартией.

Молча кивнул, стал приседать на другой.

— У вас тут, значит, некая картотечка присобрана?

— О да, не то, чтобы уж очень подробная. Одиночество, ситуации, справочники и философия.

— Ну а ты просто так пришёл или хочешь, чтобы я так думал?

— Да вы сами посудите, там позади, вообще-то, пару препятствий осталось.

— Ты сам-то как свои перспективы оцениваешь?

— Ну так, двадцать на восемьдесят в свою.

— Да не скребитесь вы, дуры.

— Вы это не сами с собой, надеюсь?

— Слушай, есть идея, я тут и так уже перестоял, дел до горла, ты плавать умеешь?

— Гребля подойдёт?

— Здесь с вами живут ваши сёстры?! Но это же…

— Не мои, а кое-кого другого.

— И кто они? И кто он?

— Да так, никто.

Всё не складывалось, местных давно поглотили контактные и бесконтактные связи, лееры в сотни вёрст в сумме… Словно по кромке долины против часовой стрелки полз состав искуса, но всё никак не мог принять влево и вклиниться в их закосневший ригоризм. Треугольник, все где-то колючие, где-то разбитые, окружённые феноменами, главный из которых, как уже не раз говаривал им Деукалайон, что одна книга отвечает за религию, одна за животных и одна за рекорды, отражающие, насколько далеко человечество их отставило и ушло вперёд, и ушло печь запеканку, могущую накрыть их плато и почти не провиснуть. Кругом меридиана долины всё было погранично, если кто и отправлялся на поиски ушедшего почитать под берёзу на лужок ребёнка или мужа, на определённом этапе пути видел вдалеке эту нерукотворную стену, довольно отвесную, и относил беду на её счёт.

— Всё-таки, полагаю, кое-кто, — раздался за его спиной глумливый голос. — Разрешите отрекомендоваться, энциклопедист и археолог при Межевом институте, Готлиб Нараянович Салем, теоретик восстаний и взыскатель исторической справедливости посредством, в том числе, и принудительного отъёма свитков. У вас же она в свитке?

Доверенное лицо, прямиком из политического детектива, наконец возвратилось из Европы, задание было выполнено, медленная бомба заложена, почести розданы. Рассказ о его эпопее в городе клеток натолкнул одного шамана на объяснение странных гравюр на каменных плитах вокруг озера, оказалось, что это сточившие породу старые прибои. Сразу возник импульс к очередному сплочению нации, в людях необычайно воспылал патриотизм, они стихийно дали отпор сибирским казакам, которые вслед за Иртышом сочли озеро своим садком и промысловым способом ловили в нём рыбу. После двух месяцев кровопролитных схваток в Бухтарминской крепости состоялись переговоры между комиссией из Петербурга, комиссией из Пекина и представителями пяти главенствующих на тот момент сект. В разгар обсуждений разразился сильнейший снегопад, число снежинок в одной кубической сажени воздуха превышало сто тысяч; во-первых, точная цифра кристаллов испугала многих тайлинов, во-вторых, из-за парализованных дорог никто не мог покинуть крепость и делегации просидели в вынужденном плену восемь дней. Во время заточения некоторые из сектантов вступили в коммерческое сношение с двумя русскими дипломатами, весьма оборотистыми дьяками определённых приказов, в итоге нанятыми. После трактаций империя Цин продолжала считать, что ничего не изменилось, казакам указали ориентиры, но не напугали так, чтобы они действительно вняли, а они возвратились домой с твёрдым элементом мировоззрения, что все нити в их руках, что зарождается новое. Весной Жайсан вскрылся и льдины с обратной стороны оказались красными, словно после прорыва вульфенита, гейзера киновари на дне; они пропитались кровью, которую за зиму недополучили их боги; высокопоставленные тайлины утвердились во мнении, что нанять двоих русских — это пророчество на поверхности обгоревшей в пожаре балки. Отправленные в Европу и Центральную Россию доверенные лица, обученные их первым агентом в новейшей истории, возвратились с пачками вербовочных листов, в совокупности наняв около двух сотен агентов. Стали поступать сведения, появилась необходимость в систематизации и создании мотивировок отсрочек выплат. Вскоре шаманы прочли всё, додумали всё и вынесли вердикт, что их озеро древнейшее на планете,