Лживая весна - Александр Сергеевич Долгирев

отвлекись на время! Тут пришел человек, который хочет с тобой поговорить.

Шлиттенбауэр посмотрел на Вюнша и Хольгер отметил, что взгляд у него от отца.

– Добрый день, господин Шлиттенбауэр. Я, оберкомиссар Вюнш из полиции. Мне нужно задать вам несколько вопросов.

– Я не очень понимаю…

– Это касается Хинтеркайфека.

– Ясно. Хорошо, помогу, чем смогу, только я ничего особенного не видел.

Шипплок вышел и задвинул занавеску из плотной ткани, отделив нишу, в которой находился стол резчика, от остальной мастерской. Они остались вдвоем. Хольгер решил начать с простого:

– Ваш отец – Лоренц Шлиттенбауэр?

– Верно.

– Что вы можете рассказать о произошедшем в Хинтеркайфеке?

– Ужасное преступление. Мне было четырнадцать, когда это произошло, и я уже был не совсем ребенком. Груберов не любили, я как-то спросил у отца, за что, но он тогда ушел от ответа. Помню, отец очень близко общался с Викторией – одной из убитых. У меня тогда умерла мать, и отец порой говорил, что надеется, что Виктория скоро станет нам с Хельгой – это моя сестра – второй матерью. У них даже общий сын был – Йозеф – но я его никогда не видел. Его тоже в ту ночь убили. Я знал Викторию и немного ее дочку Маргариту. Когда это все произошло, все, в том числе и я, были обескуражены… Детей потом долго не отпускали гулять по вечерам.

Мне никто особенно не рассказывал, что там произошло. Знаю, что всех забили до смерти, даже Маргариту и Йозефа. Знаю, что убийца жил там еще несколько дней, правда не помню, до или после убийства… Помню, что отца подозревали поначалу. И тела нашел он, и мотив у него был, и алиби не очень хорошее, хотя мы с Кристианой – это моя мачеха – сообщили, что он провел ночь в сарае.

«Тоже очень спокойный, хотя и не настолько, как отец…»

– О той ночи я и хочу поговорить. Ваш отец сказал, что увлекается изготовлением мебели и иногда проводит целую ночь в сарае за этим занятием. Вы можете это подтвердить?

– Вы общались с ним?

– Да, вчера.

– Я подтверждаю его слова. Иногда ему необходимо побыть в одиночестве, чтобы не начать превращать жизнь окружающих в ад. В такие дни он может часами сидеть в сарае, не выходя из него. Так было в моем детстве, насколько я знаю, он делает так и сейчас. Отец рассказывал, что увлекся работой с деревом именно для того, чтобы занимать себя в такие дни.

– То есть в ту ночь он просто хотел побыть один?

– Да.

– Вы видели его после того, как он ушел?

– Нет. О чем я и сообщил полиции, но я уверен, что в ту ночь он был в сарае.

– Почему?

– Мое окно выходило на ту сторону, и я помню, что в ту ночь из-под двери сарая пробивался свет.

– Он мог зажечь свет и уйти.

– Мог. И я вполне мог спать в этот момент и не заметить, как он ушел, но на следующее утро он принес в дом стул, который доделал ночью.

– Вы могли бы описать этот стул?

– Да. У него была очень красивая резьба на ножках – переплетающиеся цветы спиралью поднимающиеся вверх. Я очень хорошо его запомнил – глядя именно на этот стул, видя, как отец его делает, я подумал, что тоже хочу сделать подобную вещь. Как вы можете видеть, это желание сбылось.

– Почему вы не рассказали об этом полиции?

– Я рассказал. Полицейские спросили, видел ли я его в сарае в ту ночь. Я не видел, о чем и сказал им. Но то, что отец провел там ночь, я могу подтвердить под присягой в суде, если будет необходимо.

«Лоренц опять не соврал» – Хольгер все больше убеждался в невиновности Шлиттенбауэра. Теперь нужно было отыскать участок, где жили Габриели.

– Спасибо вам за помощь. У меня еще только один вопрос. Вам знакома фамилия Габриель?

– Кажется, такая фамилия была у Виктории.

– Верно. Больше вы ее не слышали?

Бальдур задумался, но отрицательно помотал головой.

– Что же, спасибо и на этом. Доброго вам дня.

– Оберкомиссар Вюнш, я знаю, что мой отец производит впечатление холодного и черствого человека, но это не так. Он очень тяжело пережил случившееся с Викторией и моим братом и до сих пор не любит об этом вспоминать. Он не мог их убить.

– Надеюсь на это, господин Шлиттенбауэр. Искренне надеюсь…

Хольгер не врал – он и впрямь надеялся, что Лоренц Шлиттенбауэр и его семья не причастны к этому убийству.

В деле говорилось, что Карл Габриель на призывном пункте назвал в качестве домашнего адреса дом родителей в Лааге на Брудерштрассе. Еще в деле говорилось, что дом сгорел в 1920-м году, а его последнего владельца – Ульриха Габриеля – найти не удалось. Хольгер все-же надеялся, что сможет найти хоть какие-то следы Габриелей на месте их старого дома. У него ушло некоторое время на поиски нужного адреса. Дом по этому адресу был совсем новым, не больше двух-трех лет. Отсутствие налета времени бросалось в глаза.

Как и ожидал Хольгер, в доме жили совсем другие люди. Габриелей они не знали, а участок купили пять лет назад с аукциона ничейной земли, устроенного местным бургомистром. Оставался еще один шанс: Вюнш узнал у хозяев адрес самого пожилого местного жителя.

Дом «вдовы Мюлленбек», как ее назвали в разговоре с Хольгером, был через четыре дома от участка, некогда принадлежавшего Габриелям. Он, напротив, был старым. Вюншу он показался не просто старым, а по-настоящему старинным. Несмотря на общую ветхость, участок и дом не производили впечатление неухоженных и брошенных.

Вюнш собрался с мыслями и постучал в старую, начавшую рассыхаться, дверь. Долгое время ничего не происходило. Наконец, дверь приоткрылась и из полумрака на Хольгера подслеповато посмотрела старуха. На вид ей было около восьмидесяти, а то и больше. Старуха была одета в полностью черный, скорее всего, траурный наряд. Вюнш улыбнулся и представился, не забыв при этом немного увеличить громкость голоса:

– Добрый день, фрау Мюлленбек! Я из полиции. Оберкомиссар Вюнш. У меня есть несколько вопросов о людях, живших по соседству с вами когда-то.

– Не кричите вы так, оберкомиссар Вюнш! Я вас великолепно слышу! Не стойте на пороге, заходите. Постараюсь ответить на эти ваши вопросы.

Голос вдовы был бодр и все еще достаточно силен.

«Уже интереснее» – Хольгер был рад, что фрау Мюлленбек, судя по всему, сохранила разум в полном порядке. Это значительно упращало его задачу.

– Садитесь. Будете чай или,