Глобальное потепление - Яна Дубинянская

ДЛ: Достали. Поймите меня правильно, я люблю вашу страну, я даже готов признать ее полную и сияющую независимость, но долго жить у вас нормальному человеку нельзя. Существует критическая масса бардака и абсурда, которую можно выдержать без вреда для душевного здоровья. И должен вам сказать, у меня еще достаточно высокий болевой порог.

GC: Меня тоже многое достает в нашей стране, тем не менее, я здесь живу, и ничего. Как вам кажется, в чем принципиальная разница между нами? Это вопрос менталитета или, так сказать, гражданского воспитания?

ДЛ: Того, что вы деликатно назвали «гражданским воспитанием», достаточно и у вас. Я тут пообщался немного с вашей прессой, и, знаете, мне хватило. Когда во главу угла возводится, простите за оксюморон, самолюбование самобичеванием, картина мира искажается не меньше, чем если ее идеализировать. Кстати, вам не мешало бы попробовать писать о своей стране хоть что-то хорошее. Все написанное рано или поздно материализуется, вы сами себе придумываете такую вот реальность. И злитесь из-за того, что не можете придумать нам нашу, которая была бы еще хуже. Не получается! Но вы не расстраивайтесь. Лучше приезжайте к нам на Соловки.

GC: Спасибо за приглашение, приеду. Но мне кажется, вы общались с какой-то другой прессой. С идеализацией действительности у нас как раз все в порядке, особенно в провинции.

ДЛ: Побывал я на днях в вашей провинции. И знаете, что меня больше всего поразило? Отсутствие силы, пассионарности, которая, по идее, именно там и должна была сохраниться, во всяком случае, я в это верил. Но если ваша передовая столичная общественность проявляет явно мазохистские наклонности, провинция у вас до тошноты довольна собой. Болото — не совсем точный образ, потому что в болоте под слоем стоячей ряски происходят какие-то процессы, жизнь, которая стремится и рано или поздно вырывается на поверхность. А тот уездный город, где у меня была презентация, забит ряской до самого дна, этакая коллоидная взвесь. Безнадежно. Поймите меня правильно, мне самому жаль.

GC: А вы уверены, что достаточно глубоко копали?

ДЛ: Уверен, уверен. Если бы мне предложили найти хоть какую-то небезнадежную силу в вашей стране, я скорее поставил бы на дайверов.

GC:?!!

ДЛ: Смотрите сами. Столица у вас занимается планомерным, с поправкой на абсурд, самоуничтожением, провинция самодовольно загнивает, страну вы развалили до основания, вы же не станете спорить? А дайверы — это уже новое качество, новая культура, возникшая на развалинах. Конечно, если сейчас посмотреть на них, в глаза бросается прежде всего хаос, отсутствие элементарной организации, но, думаю, это временно. Именно в дайверской среде у вас может в конце концов зародиться реальная вменяемая власть. Не уверен, что вы придете от нее в восторг, но, боюсь, вас никто и не спросит.

GC: Грозите диктатурой? Простите, Дмитрий, мне кажется, вы попросту завидуете.

ДЛ: Вашей демократии и свободе, да? Умираю от зависти. Представляю, как весело тут смотреть новости, а еще веселее их делать. Каждое утро если не импичмент президенту, то роспуск парламента или как минимум драка в нем же, — а потом у вас сиеста, опять же любопытно, кто к кому залез в гамак. Когда власть существует исключительно для увеселения народа, в этом, конечно, есть нечто стильное. Все равно что забивать гвозди параболическим рефрактором.

GC: Чем-чем?

ДЛ: Да ладно, ты меня прекрасно понял. Вижу, о чем ты думаешь: сидит пьяная соловецкая морда и учит нас жизни. Подожди, сейчас я начну вас хвалить. Что мне нравится в вашей стране, так это то, что вы не списываете свои, мягко говоря, трудности на глобальное потепление. У нас-то оно изменило, по сути, всё: прежняя сырьевая экономика обвалилась к чертям, и нам пришлось с нуля выдумывать новую страну. Мы смогли, вы об этом знаете и, прости, ежу понятно, кто кому завидует. Но зато мы остро чувствуем свою зависимисть от глобального потепления, а вы понимаете, что жили так всегда, и это большой плюс. Дело за малым: осознать, наконец, что можно жить и по-другому.

GC: Так, как вы?

ДЛ: Как мы, у вас не получится, все-таки климат не тот. Правда, Сева, приезжай на Соловки, там сейчас невероятно хорошо. Я с дочкой скоро поеду… Не знаю, как именно вам выкручиваться. Есть вариант Острова, я только что оттуда: все эти виртуальные примочки, кондишенный купол, кристаллические женщины, дивный новый мир на ровном месте… но не советую. Да у вас никогда и не будет столько бабла. Ради Бога, выращивайте ваши бананы, только так, чтобы они не вымерзали под Новый год. Перестаньте, наконец, покупать у нас газ, на черта он вам, неужели нельзя найти другие поводы для гордости? Сделайте что-нибудь с вашей вечной сиестой, попробуйте работать, наконец! Ведь есть же у вас люди, молодые, красивые, которые вкалывают круглые сутки, кормят кучу детей, мужей, и при этом ловят кайф от жизни…

ОС: Познакомишь?

ДЛ: Запросто. Слушай, сейчас регистрацию объявят. Давай выпьем, что ли.

GC: Давай, я всегда пью на работе. Но с тебя тост для наших читателей.

ДЛ: За вашу страну, красивую, независимую и желанную, как чужая женщина. Сейчас я возвращаюсь домой, к жене, я всегда к ней возвращаюсь. Но я рад, что приезжал сюда. Я еще приеду. За вашу страну!

Эксклюзивное интервью журналу Grand City, беседовал Всеволод Палий

— Расскажи, как там было, — шепнула Катенька.

— Хреново, — отозвался Ливанов. — Там не было тебя.

Она тихонько засмеялась, не поверив, потом прижалась крепче и поверила безоговорочно. По квадратам навесного потолка отеля мелькали отсветы лазерных лучей от ночного клуба напротив, прозрачная занавеска вздулась парусом, впуская мягкий, прохладный и вкусный воздух столицы. По Катенькиной коже побежали мурашки, она всегда была у меня маленькой мерзлячкой, которую невозможно не обнять и не согреть. Если б удалось сосредоточиться целиком на этих трогательных мурашках, на душистых, свежевымытых для него волосах, на теплом пушистом дыхании…

Не получалось. Некоторое время они лежали молча, и Ливанову было о чем подумать. Совершенно отвлекся, не заметил, как она заговорила.

— Что, маленький?

— Ты не слушал?

Катенька была — сплошной рецептор, оголенный, гиперчувствительный, и скрыть от нее что-либо, недосказать, обмануть становилось возможным лишь в том случае, если она сама того хотела и позволяла. Она хотела и позволяла всегда, но всегда с небольшим, микроскопическим зазором, и за это мимолетное время Ливанова успевало уколоть острым стыдом и ощущением вины перед ней. И ничего нельзя поделать, и жить вот так совершенно невыносимо. Зря он ее позвал. Уже набрав ее номер, уже заговорив и озвучив, в последний момент понадеялся, что она не придет, не сможет, все-таки муж, ребенок, завтра с утра на работу, да мало ли неразрешимых проблем в жизни слабой, бесхитростной, изначально безо всякой надежды влюбленной женщины? Но она, естественно, все устроила, все разрулила, всех обманула, пришла. А так отсиделся бы тут один, дрых бы сейчас без задних ног.