Палач любви и другие психотерапевтические истории - Ирвин Д. Ялом

Теперь в нашей работе я перешел к рассмотрению его бессознательной мотивации. Какую выгоду получал Дэйв от того, что верил, будто является пленником женщины? Что питало его страсть к тайнам? Что мешало ему установить близкие несексуальные отношения хотя бы с одним человеком, будь то мужчина или женщина? Что случилось с его потребностью в близости? Можно ли теперь, в шестьдесят девять лет, поднять на поверхность, оживить и осознать эту потребность?

Но, казалось, этот план интересовал только меня, а не Дэйва. Я подозревал, что отчасти он согласился исследовать бессознательные мотивы, просто чтобы порадовать меня. Ему нравилось разговаривать со мной, но, думаю, главное, что его привлекало, – это возможность вспоминать, оживлять в памяти счастливые дни сексуальных побед. Моя связь с ним казалась непрочной. Я все время чувствовал, что если проникну слишком глубоко, подойду слишком близко к его тревоге, он просто исчезнет – не придет на следующую встречу, и я больше никогда его не увижу.

Если я возьму на хранение письма, они послужат связующей нитью: он не сможет просто скрыться или исчезнуть. В крайнем случае ему придется предупредить меня об окончании терапии лицом к лицу, чтобы попросить вернуть письма.

Кроме того, я чувствовал, что должен принять эти письма. Дэйв отличался повышенной чувствительностью. Как я мог отвергнуть его просьбу, тем самым не вызвав у него чувства, что отвергаю его самого? Вдобавок он был очень нетерпимым. Любая ошибка могла оказаться фатальной: он редко давал людям второй шанс.

Однако мне было не по себе из-за просьбы Дэйва. Я начал подыскивать благовидные предлоги, чтобы не брать его писем. Это было бы заключением пакта с его тенью – союзом с патологией. В этой просьбе было что-то заговорщическое. Это поставило бы нас в отношения, подобные отношениям двух маленьких сорванцов. Могу ли я построить прочный терапевтический альянс на таком хрупком фундаменте?

Моя мысль о том, что хранение писем помешает Дэйву прервать терапию, была, как я вскоре понял, нелепостью. Я отверг этот трюк именно потому, что это был трюк – одна из моих безрассудных, тупых, манипулятивных уловок, которые всегда оборачиваются против меня. Трюки и уловки не могли помочь Дэйву научиться искреннему и прямому отношению к людям: я должен был вести себя открыто и честно.

Кроме того, если он захочет прекратить терапию, то найдет способ вернуть письма. Я вспомнил пациентку, которую лечил двадцать лет назад, и чья терапия была обезображена двойственностью. Она страдала раздвоением личности, и эти две личности (которых я называл Стыдливая и Бесстыдная) вели друг с другом вероломную войну. Личностью, которую я лечил, была Стыдливая – зажатая маленькая ханжа, в то время как Бесстыдная, с которой я виделся очень редко, описывала себя как «сексуальный супермаркет» и встречалась с королем калифорнийского порнобизнеса. Стыдливая часто приходила в себя, обнаружив, что Бесстыдная опустошила ее банковский счет и накупила сексуальных платьев, красного кружевного белья и авиабилеты, чтобы повеселиться в Лас-Вегасе или Тихуане. Однажды Стыдливая встревожилась, найдя на комоде билеты для авиапутешествия вокруг света, и подумала, что сможет помешать поездке, заперев всю сексуальную одежду Бесстыдной в моем кабинете. Немного сбитый с толку и желая попробовать все в этой жизни, я согласился и положил ее одежду под свой письменный стол. Через неделю, когда в одно утро я пришел на работу, то увидел, что дверь взломана, кабинет обчищен, а одежда исчезла. Исчезла и моя пациентка. Больше я никогда не видел ни Стыдливую, ни Бесстыдную.

Предположим, Дэйв умрет у меня на руках. Каким бы хорошим ни было его здоровье, ему все-таки шестьдесят девять лет, а люди умирают в этом возрасте. Что я тогда буду делать с письмами? Кроме того, где, черт возьми, я буду их хранить? Эти письма, должно быть, весят килограммов пять. Я представил на минуту, что закапываю их в землю вместе со своими. Они могли бы послужить мне своего рода прикрытием.

Но по-настоящему серьезная проблема с хранением писем возникала в связи с групповой терапией. Несколько недель назад я предложил Дэйву включиться в терапевтическую группу, и в течение последних трех сеансов мы очень подробно это обсуждали. Его скрытность, склонность сексуализировать любые отношения с женщинами, страх и недоверие к мужчинам – со всеми этими проблемами, казалось мне, можно прекрасно работать в групповой психотерапии. С большой неохотой он согласился посещать мою терапевтическую группу, и наш сеанс в тот день должен был быть последней нашей встречей один на один.

Просьбу Дэйва взять эти письма нужно было рассматривать именно в этом контексте. Во-первых, очень может быть, что просьба являлась реакцией на ожидаемый переход в группу. Несомненно, он сожалел о том, что теряется исключительность наших отношений, и ему не нравилось, что придется делить меня с другими членами группы. Просьба взять на хранение письма могла, таким образом, служить средством сохранения между нами особых личных отношений.

Я попытался очень-очень осторожно высказать эту мысль, чтобы не задеть обостренную чувствительность Дэйва. Я старался не унизить письма предположением, что он использовал их только как средство для чего-то еще. Я также старался, чтобы не возникло впечатления, что я подробно анализирую наши отношения: сейчас было время заботиться об их укреплении.

Дэйв был человеком, которому требовалось много времени терапии просто для того, чтобы понять, как ею пользоваться, посмеялся над моей интерпретацией, вместо того чтобы разобраться, справедлива ли она. Он настаивал на том, что попросил меня взять на хранение письма по одной-единственной причине: его жена сейчас делала в доме генеральную уборку, постепенно и неуклонно приближаясь к его кабинету, где были спрятаны письма.

Я не купился на такое объяснение, но сейчас было время проявить терпение и не вступать в конфронтацию. Я оставил все как есть. И даже еще больше уверился в том, что хранение писем в конце концов помешает его работе в терапевтической группе. Групповая терапия, по моему твердому убеждению, была для Дэйва очень полезным, но очень рискованным приключением, и я хотел облегчить для него процесс вхождения в группу.

Польза могла быть огромной. Группа обеспечила бы Дэйву безопасное сообщество, в котором он мог бы определить свои межличностные проблемы и попробовать вести себя по-новому: например, больше раскрыть себя, сблизиться с мужчинами, научиться относиться к женщинам как к людям, а не как к сексуальным объектам. Дэйв бессознательно верил, что любое из этих действий приведет к каким-либо пагубным последствиям: группа была бы идеальным местом для того, чтобы разубедить его в этом.

Из всех возможных вариантов развития событий меня особенно пугал один. Я представлял себе, как Дэйв не просто откажется поделиться важной (или самой обычной) информацией о себе, но сделает это в жеманной и провокационной форме. Другие члены группы сначала попросят, а потом и потребуют большего. Дэйв ответит еще большей скрытностью. Группа будет разгневана и обвинит его в том, что он играет в игры. Дэйв почувствует себя обиженным и загнанным в угол. Его страхи и подозрения относительно членов группы подтвердятся, и он покинет группу еще более одиноким и разочарованным, чем пришел в нее.