История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре - Джон Бартон

В творениях апостола Павла греческий язык не столь проникнут элементами семитских, и это позволяет предположить, что сам апостол мог без труда мыслить на этом языке. Еще он явно мог читать на иврите и, вероятно, знал арамейский, но греческий – это его родная стихия. И с традициями греческой риторики, по крайней мере с некоторыми, он явно был знаком:

Конечно же, когда в Новом Завете цитируется Ветхий, цитаты приводятся на греческом, и они показывают, что уже в те времена, когда Еврейскую Библию переводили на греческий, в том уже были видны признаки перехода к койне. Греческий перевод Библии, или Септуагинта (см. главы 1 и 18), выполнен не на древнегреческом языке классической эпохи, а на греческом последних веков до нашей эры, хотя и осложнен наличием большого числа «семитизмов», иными словами, мест, в которых греческий искажен из-за желания оставаться как можно ближе к изначальному ивриту (или арамейскому).

Все авторы Нового Завета достаточно хорошо владеют койне, и можно предположить, что они могли на нем писать: нет свидетельств тому, что какая-либо из новозаветных книг является переводом с другого языка. Если встречаются фрагменты на арамейском, они всегда переводятся на греческий. В Евангелии от Марка (Мк 5:41) Иисус обращается к умершей девушке и говорит: «Талифа́ куми́», и евангелист переводит это как «Девица, тебе говорю, встань!», наводя на мысль, что аудитория, для которой предназначались книги, не знала арамейского. Самые первые последователи Иисуса на нем, безусловно, говорили, а вот знали они греческий или нет (и знал ли его сам Иисус) – это остается неясным [12]. Но, кажется, все те, к кому были обращены новозаветные книги, греческий знали, а арамейский им был незнаком – и это знак того, как скоро христианская весть устремилась в мир язычников и отошла от своей палестинской родины, где говорили на арамейском.

За исключением необычного изречения талифа куми, у нас нет никаких фраз Иисуса на арамейском, которые произносил он сам [13] – мы располагаем лишь их переводами на греческом. И это проблема, если кто-нибудь решает апеллировать к тому, что говорил Иисус: мы судим по записанному тексту и просто не можем настаивать на том, что именно эти формулировки точны – они вполне могли исказиться в переводах. Это обычное дело для христиан – спорить о том, что именно сказал Иисус, например, о разводах, и при этом забывать, что его слова звучали на языке, совершенно ином по сравнению с тем, на котором мы видим их в Новом Завете. Это справедливо и для фразы, над которой за всю историю христианства пролито немало чернил – и более того, немало крови: речь о словах «Сие есть тело мое», произнесенных на Тайной Вечере. Христиане спорили и спорят и том, что в точности значит «есть» – но в изначально фраза звучала на арамейском, а структура арамейских предложений такова, что в ней просто не могло быть глагола: в семитских языках такие предложения содержат лишь существительное и местоимение («Это мое тело» или «Тело мое это»).

Пусть все и происходило в Римской империи, латинский язык в ранней передаче христианской вести особо важной роли не играл. Впрочем, он в то время не был и языком межнационального общения. Римляне говорили по-латыни друг с другом, а их подданные говорили на греческом, который все образованные римляне знали, и весьма хорошо. На греческом в Риме проходили даже первые христианские богослужения, и именно поэтому в литургии остались немногие греческие слова, особенно Ки́рие эле́йсон / Христе́ эле́йсон (Господи, помилуй / Христос, помилуй). И тем не менее ряд латинских слов (переданных греческими буквами) в Новом Завете появляется. В основном это специальные термины, ставшие известными из-за повсеместного присутствия римской армии: такие слова, как претория, центурион, спекулятор (палач) и денарий, а также названия других монет (см. также главу 18).

Выше ранние христиане представлены как секта – в том смысле, что они были маленькой, сосредоточенной группой и мыслили о себе как об исключительном явлении по отношению к господствующему обществу, охватившему все намного шире. Различие между открытыми организациями и теми группами, куда сложнее войти – и которым поэтому легче дать определение, – восходит к Максу Веберу, а еще прежде такое разграничение проводил Эрнст Трёльч [14]. А кратко, ясно и четко характеристики секты выразил Джозеф Бленкинсопп [15]:

В I столетии нашей эры среди палестинских иудеев было много различных группировок: фарисеи, саддукеи, книжники и ессеи – если назвать лишь четыре – и они вполне могли частично совпадать друг с другом: иными словами, некто мог одновременно быть и фарисеем, и книжником. Саддукеи были в большинстве своем священниками, а потому хорошо «встраивались» в иудейское общество – и на секту не походили ничем, хотя их и отличал ряд характерных идей, скажем, очевидное отрицание довольно-таки распространенного в народе верования в жизнь после смерти (см. Деян 23:8). Ессеи, как сообщают нам Иосиф Флавий, Филон Александрийский и римский автор Плиний Старший, вели в каком-то роде аскетическую жизнь, с обилием очистительных ритуалов; а по крайней мере некоторые из них практиковали и целибат.

Фарисеи сосредоточились на соблюдении предписаний Торы – и следили за их соблюдением строже, чем было принято среди обычных иудеев. Они исповедовали нечто похожее на ультра-ортодоксальный иудаизм наших дней [16]. В группу фарисеев входили евреи, воспринимавшие свои религиозные обязанности намного серьезнее большинства. Впрочем, они не имели намерений отдаляться от основной группы своих единоверцев: они любили жизнь в обществе и не относились к «интроверсионистскому типу». Мы могли бы назвать их «полусектой»: важным фарисейским социальным институтом была хабура, или «товарищество», и тот, кто желал в нее войти, должен был принять на себя серьезные обязательства соблюдать очистительные ритуалы гораздо строже, чем рядовой иудей. «В каком-то смысле фарисейская хабура была анклавом святости, и в ней и священник, и мирянин были одинаково святы» [17]. Фарисеи наравне с ранними христианами разделяли интерес к эсхатологии – и предвещали грядущую великую перемену в ходе истории, которую осуществит Бог и при которой свершится воскресение мертвых. Их религиозная жизнь строилась скорее вокруг синагоги, нежели вокруг Храма; да, некоторые фарисеи, несомненно, были священниками, но основой их духовности был молитвенный дом, а не храмовый культ, делавший акцент на приношении в жертву животных и плодов. Нет, конечно, фарисеи не противились Храму, но развили такую набожность, которая в окончательном итоге сумела пережить разрушение Храма и стать признанной праматерью современного ортодоксального иудаизма.