Крепость Бреслау - Марек Краевский

Развязал путы, вытащил кляп и погладил по мокрым волосам. Она съежилась на куче пыльных матрасов, как ребенок. Не говорила, не кричала. Закрыла глаза. Мок снял куртку и прикрыл ею измученное тело. Потом вынес клетку с крысами в туалет и вернулся в склад. Хелльнер все еще лежала без слова.

Мок поднялся на гимнастического козла и оказался на подоконнике. С трудом соскользнул из окна и пошел медленно вдоль забора, окружающего поле. Над городом играли «органы Сталина», а прикрепленные к фонарям динамики, называемые «псалтырями Геббельса», поддерживали защитников духовно. Начался еще один штурм крепости Бреслау.

Мок сидел на кухне своей квартиры и спрашивает, когда придут какие-то вольксштурмовцы и его расстреляют за невыполнение приказа.

Несмотря на четкие рекомендации властей, не имел ни малейшего намерения перебираться в подвал, как все жители многоквартирного дома у Цвингерплац.

Он сидел поэтому на своей кухне и резал старую, черствую булку, которую нашел в кладовке в льняном мешке.

Нож с треском резал твердую корку и сыпал крошками по столу.

Когда перед Моком лежали уже маленькие ломтики, придвинул к себе чашку, наполненную оливковым маслом.

Макал в нее хлеб, затем посыпал его солью и разжевывал своими собственными и несобственными зубами.

После ухода Карен и исчезновения служанки оливковое масло и черствая булка были последними пищевыми продуктами в его доме.

Отсутствие служанки был видно везде. Свидетельствовал о нем пронзительный холод, от которого Мок защищался, надевая на руки перчатки без пальцев, а на голову шляпу. На полу передвигались пушистые комки пыли, на подоконниках и на рамках картин оседала белая пыль, а поверхность раковины была скользкой от плохо смытого жира. Даже стыдно принимать гостей, подумал Мок, даже воображаемых. Нельзя ведь в таком хлеву общаться с кроткими и дружелюбными призраками из прошлого.

Посетили его сегодня три покойных персонажа. Все они были Моком возмущены. Как можно, говорил его бывший дантист, доктор Мориц Цукерман, думать о столь гнусном поступке, как объявление Гнерлиха евреем. Не помнишь обозначения магазинных витрин звездой Давида и людей с надписью «еврей» на груди и спине, которые ходили около ратуши с головами к земле? Ты действительно не помнишь старого человека с седой бородой, который на Валштрассе стоял со спущенными штанами, а ребята в форме Гитлерюгенда издевались над его помятым членом? А теперь ты хочешь объявить — ладно, чудовище и садиста — становясь похожим на всех этих преступников? На тех, кто меня отправили в Аушвиц?

Хайнц Кляйнфельд, его давний сотрудник, один из лучших детективов в комиссии убийств, не использовал аргументы эмоциональные. Его аргументация была, как всегда, очень логична. Откуда у тебя уверенность, что эта женщина в ситуации практически агонии говорила правду? Я знаю, сейчас ты мне расскажешь, что опираешься на свой надежный инстинкт. Но действительно ли у тебя все еще есть этот инстинкт? Не забывай, что в течение почти десяти лет ты был в Абвере и только недавно вернулся в полицию. В это время никого не допрашивал, не говоря уже о том, что ни на кого не накладывал свои знаменитые когда-то тиски. Ты только полицейский тунеядец в подвешенном состоянии, ты как охотничий пес, который состарился на удобном диване. У тебя есть еще обоняние? Во-вторых, откуда уверенность, что это не результат какой-то операции? Есть такое заболевание мальчиков, которую медики лечат хирургическим путем — вырезая излишки кожи на пенисе. Может, Гнерлих прошел такую операцию. Ты должен это проверить. Но разве у тебя есть на это время? Есть ли у тебя вообще возможность проверить это? Хочешь Гнерлиха допросить и зажать ему яйца в тиски? Лучше займись поисками своей жены. Может, еще что-нибудь придумаешь, прежде чем войдут в этот город русские и выгрузят в женские тела свои фронтовые фрустации. Также в теле твоей жены, они не особо заботятся о возрасте женщин.

Третье лицо, которое его сегодня посетило, называлось Леа Фридлендер. Это была красивая молодая девушка, которая была подвергнута более десяти лет назад наркотической операции, а потом, развращенная и лишенная какой-либо медицинской помощи, была героиней порнографических фильмов. Мок это не предотвратил.

Она ничего не говорила, только смотрела ему в глаза. Без улыбки, очень внимательно.

— Черт! — рявкнул Мок и хлопнул по столу открытой ладонью. — Вчера я потерял невинность! Мучил эту невинную женщину! Я больше не невинен! Цель оправдывает средства! А моей целью является уничтожение Гнерлиха. Надо только добыть доказательства! А потом я пойду к фон Родевальду, и Гнерлих закончит на фонаре! И я сделаю это, нравится вам это или нет!

Призрак растаял в светлом воздухе полудня. Мок встал, пошел в ванную, подстриг там бороду и вымыл порошком зубы. Потом примерил галстук к одному из последних чистых костюмов. Бежевый шелковый галстук с коричневыми косыми ромбами прекрасно подходил к темно-коричневому костюму в широкую светлую полоску. Оделся, посмотрел в зеркало, наложил маску на лицо, надел шляпу, а на плечи накинул светлый плащ из верблюжьей шерсти.

Достал запасной пистолет и выругался.

— Черт, — сказал он себе. — Вчера у меня было два пистолета, а сегодня у меня нет никакого. Но это неважно. Надо было этим ребятам.

Покачал головой. Пистолет не был ему нужен. Сегодня его оружием будут деньги, коньяк от Вирта и шоколад от Поля. Этим всем набил портфель, закрыл квартиру и спустился на улицу, напевая патетичный фрагмент из «Тангейзера».

Мок, пользуясь своим многолетним знакомством с владельцем парикмахерской Паулем Альтштадтом, сидел в парикмахерском кресле, курил папиросу и уже наблюдал не за дремавшим во втором кресле мастером гребня, уже через чуть приоткрытую занавеску в окне за окутанным темнотой фотосалоном «Фото — Waage», расположенным на другой стороне Гартенштрассе. Это было заведение так известное и знаменитое, что клиенты должны были записываться на неделю вперед, чтобы быть допущенными к мастерице объектива Элизе Дом или — в случае менее состоятельных — перед объективом ее многочисленных подмастерьев. Коллективная фотография семьи фон Могмиц, которая в двух частях лежала перед Моком, была, несомненно, выполнена рукой владелицы ателье.

Все присутствующие на ней фигуры, установленные на фоне какого-то особняка, иметь мягкое и приязненное выражение лица: и старший господин граф Рюдигер фон Могмиц, сидящий на красивом барочном кресле, и его сын, покойный Рюдигер-младший, опирающийся рукой на отцовское плечо. Улыбалась также невестка старшего господина графа, красавица Гертруда фон Могмиц, а в ее следы прошло двое слуг, которые стояли чуть ниже — на лестнице дворца. Красивый дворецкий Ганс Гнерлих руки опустил по швам и смотрел задумчивым взглядом в объектив мастерицы.

Только сорокалетняя служанка имела растерянное выражение лица, как будто в первый раз видела фотографа. Именно она была объектом большого интереса Мока. Была единственная точка опоры в довольно сложной ситуации, в которой он оказался. В данный момент, наверное, ищут его люди Гнерлиха, и то, может быть, с ордером на арест. Комендант не имел бы трудностей, чтобы убедить заместителя главы СС и полиции фон Родевальда, что Мок преследует его самого, что мучает его сотрудницу и что стоит, вероятно, за покушением на его жизнь.