Я рисую ангелов - Анна Викторовна Томенчук

ним, что он видит его каждый день и говорит с ним. Слишком много повторяющихся событий. Либо маньяк чертовски умен, либо ему везет. Либо ему кто-то помогает. Он выбирает одинаковых детей из одинаковых семей. Изменилось только место, которое должны видеть родители жертвы.

– Расскажите о господине Мерте. Какой он?

– Он работник банка до мозга костей. Мыслит логическими выкладками и цифрами. Совершенно не поддавался арт-терапии. Смерть дочери его добила потому, что сломалась логическая цепочка. Молния не может дважды ударить в одно и то же место, кто-то не может дважды случайно выбрать его детей.

– Значит, выбор не случаен, – прошептал Грин в очередной раз. Выбор не случаен. Но какая, черт возьми, здесь закономерность? География? Работа? Возраст? Отдых? Где эта сволочь находит своих жертв, почему убивает и почему делает это в доме или близ него? И как ему хватило наглости обколоть Ангелу наркотиками? А если она на самом деле была наркоманкой и Мерт просто не хотел верить в то, что ему говорили?

– Не случаен, – неожиданно подтвердил Хоул. – Но желать зла Мерту мог кто угодно. В ту пору он работал в кредитном отделе. И многим отказывал в выдаче денег. В том числе и своему брату. Поэтому следствие решило, что дети – жертва мести.

– Да, я читал эту версию. Она подходит, если мы берем только эти два случая. Но их намного больше.

– Вы уверены?

Грин покачал головой.

– Следствие установит истину. Что вы можете добавить?

– К портрету Мерта? Он на поддерживающей терапии у доктора Аделии Ковальской. И живет от приема до приема. Я передал его ей сразу после выписки.

– Почему польскому врачу, а не местному?

– Она моя лучшая ученица.

Аксель сделал пометку в блокноте.

– Что ж. Значит, надо поговорить с госпожой Ковальской.

* * *

Час спустя

Тихонько ругаясь себе под нос, Аксель стоял у цветочной лавки в ожидании, пока ему соберут букетик. После разговора с профессором Хоулом он зашел в администрацию, подписал все бумаги, которые требовались для госпитализации Сары и передачи ее квартиры клинике после смерти, заехал домой, чтобы повидать ее. Она его не узнала. Кинула сковородкой, подумав, что это похититель. Он ушел. Вернулся в участок, машинально открыл программу, которую ему милостиво выдала Марта, и посмотрел, что телефон Энн находился в кофейне. Он бросил вещи, взял немного наличных и дошел до цветочного магазина, чувствуя себя полным идиотом. Он дарил цветы раньше, но всегда в этом был какой-то смысл. Он всегда знал, что чувствует и что ожидает получить взамен. А сейчас он хотел просто ее увидеть.

После той беседы они не разговаривали. Энн не писала, а он пахал так много, что за кофе ходил Логан. После бесчисленных совещаний, допросов, мозговых штурмов и аналитической работы детектив хотел чего-то простого, понятного и обычного. Того, что напомнит ему, что он человек. Не полицейский, не тот, от кого зависит, сколько еще детей убьют в Треверберге. А молодой мужчина, который может вот так вот топорно и банально выразить свое отношение к женщине. Да, она задает неуместные вопросы. Но она женщина. Он должен понимать, что она не обязана прыгать от восторга и хлопать в ладоши от того, что человек, который один раз ее поцеловал, полицейский. Он ничего о ней не знал (и тут даже Марта не смогла помочь), но это незнание не злило, а напротив, будоражило его воображение, будто рядом с Энн он мог почувствовать себя особенно живым. Без лишней ответственности, лишних знаний и вечно толкающей его на безумные поступки интуиции.

Ему собрали аккуратный букетик из тюльпанов. Аксель любил тюльпаны. Не хотел дарить розы и поэтому взял эти, с упругими бутонами, чудно пахнущие цветы. Он расплатился, сел на мотоцикл и уже через несколько минут остановился возле кофейни. Сквозь большие окна он видел, что Энн работает. Она готовила кофе какому-то долговязому мужичку. Тот смеялся и рассказывал байки, она улыбалась и кивала. Из вежливости. Конечно же из вежливости. Аксель почувствовал себя глупо. Глянул на часы. Через пять минут кофейня закроется и посетитель уйдет. Но она увидит его, Акселя, и впустит. А пока он может сидеть на мотоцикле, прижимать к себе букет и смотреть на нее сквозь стекла.

Длинные волосы сплетены в тугую косу. Губы чуть сжаты – у нее был длинный день, она устала. Но пронзительные глаза даже на таком расстоянии светятся внутренней силой и каким-то особым мраком, который пленил Акселя в первую встречу. У Энн было множество лиц, и каждое из них он хотел бы разглядеть.

Наконец мужичок получил свой кофе, конверт с выпечкой, попытался сказать что-то еще, но Энн указала на часы, и он ретировался. Она пошла за ним, чтобы закрыть дверь, но остановилась и замерла, увидев Акселя. Он медленно снял шлем. Слез с мотоцикла, повесил шлем на ручку и подошел к ней. В свете уличного фонаря ее глаза казались почти черными. На лице застыла печать удивления и скорби.

– Я думала, ты никогда больше не придешь, – как всегда прямо сказала она.

Он мягко втолкнул ее в кофейню, закрыл за собой дверь, перевернул табличку так, чтобы с улицы читалось «закрыто», и повернул ключ в замке. Молча вручил ей букет. Прошел по кофейне, закрывая жалюзи, и наконец остановился прямо перед ней.

– Я не умею разговаривать с женщинами, – заявил он. – Я просто принес тебе цветы, чтобы показать, что сожалею. Мне не стоило тогда уходить. И не стоило вообще заводить эту тему.

Энн улыбнулась. Она положила цветы на прилавок. Нахмурилась. Обошла витрину, достала вазу и поставила их туда. Вернулась к детективу, который следил за ней пристальным, почти что тяжелым взглядом. А он мог думать только о том, какого удивительного, странного вкуса у нее губы. И как бы он хотел еще раз оказаться в том лесу и прикоснуться к ним. Наверное, его лицо изменилось – в глазах Энн он увидел страх. Но затем зеленая гладь успокоилась, и молодая женщина улыбнулась.

– Это все ерунда, – сказала она. – Ты пришел.

Он аккуратно взял ее за руку и притянул к себе. Энн вздрогнула, задышала глубоко, но не стала сопротивляться, позволив детективу заключить ее в объятия. Он положил руку ей на талию, чувствуя сквозь тонкую ткань рубашки, как горяча ее кожа. Из головы улетучились остатки логики, здравого смысла и самоконтроля. Он давно не испытывал подобного возбуждения, давно не позволял себе переходить черту. У него не было времени, желания и подходящей женщины рядом, но с