Аз есмь царь. История самозванства в России - Клаудио Ингерфлом

Пресса тех лет изобилует такими примерами. Одним из самых талантливых аферистов был, вероятно, Владимир Владимирович Раменский. В 1893–1907 годах за свою псевдоревизорскую деятельность он не раз представал перед судом и приговаривался к различным наказаниям, но, несмотря на это, продолжал с успехом «ревизовать», в том числе и в Сибири, месте своей ссылки, называясь то «графом Толстым», то «секретарем премьер-министра», облагая нечестных на руку чиновников большими поборами и даже отправляя их в тюрьму. Выступая на суде, он ставил себе в заслугу улучшение санитарных норм, которого он добился в различных уездах в качестве «ревизора по медицинской части».

В 1910 году деревенский парень по фамилии Смоковенко, надев папаху и маску, которая «подчеркивала звание тайного агента», заявился в одно из сел Черниговской губернии. Представившись «агентом сельской сыскной полиции», он произвел в нескольких домах форменные обыски, но ничего не конфисковал, действуя ради забавы, как бы из желания продемонстрировать, что кто угодно может стать самозванцем. Стоит ли в таких условиях удивляться самоуверенности субъекта, который в 1899 году выдавал себя за «крестника императора» и подписывался «титулярным советником» его императорского высочества, генералом Ильей Николаевичем Рожковым, несмотря на то, что был… китайцем. Правда, он действовал в туркестанском городе Чимкенте, но все же…

Если все эти мелкие аферы, имевшие место на рубеже XIX–XX веков, о чем-то свидетельствуют, то о невнятности правовых критериев легитимности, а также, как ни парадоксально, об активности объекта обмана, который заменяет эти критерии чем придется – бумагой с золочеными буквами или даже самим молчанием самозванца, – лишь бы этого самозванца легитимировать.

Самозваные судьи, так же, как агенты в штатском, обязаны своим успехом произволу, царившему в области права. Когда в 1895 году в одном селе Нижегородской губернии загорелся трактир, молва объявила виновниками случившегося конкурентов хозяина. В село прибыла следственная комиссия и начала следствие, моментально переросшее в настоящее судебное заседание. На глазах у собравшихся крестьян подозреваемого допросили, подвергли предварительному аресту и, наконец, приговорили к двадцати годам каторжных работ. «Народ слушал и удивлялся быстроте и строгости приговора». Когда же суд закончился, «судьи» стащили с себя «фантастические доспехи», и все оказалось чистейшей воды фарсом. Журналист, описавший эту сцену, заключает: «…Я представляю себе его [подсудимого] положение, воображаю ту обстановку, те условия, при которых возможны подобные обманы, и мне становится грустно». Ведь достаточно было оказаться в деревне, даже если она находилась в непосредственной близости к Москве или Петербургу, чтобы то крайне ограниченное пространство, где благодаря реформам Александра II, впрочем, практически сведенным на нет его преемником в 1880‐е годы, вместо архаической судебной системы установилось некое подобие правового режима, – чтобы это пространство осталось далеко позади.

Бросается в глаза узость права и разрыв между теорией и правоприменением. В каком законе говорилось, что тайные агенты – настоящие тайные агенты – имеют право, например, на бесплатную каюту первого класса на пароходе? Причину предоставления им этой каюты следует искать не в особенностях психологии капитана. В 1895 году в губернский город Томск приехал прокурор петербургской судебной палаты князь Ширинский-Шихматов, весьма комфортно чувствуя себя в пути. Из Самары в Челябинск он ехал первым классом – разумеется, бесплатно. В Челябинске начальник движения Западно-Сибирской железной дороги инженер Павловский снабдил князя бесплатным билетом на проезд в отдельном купе до Кривощекова, где он по неизвестным причинам устроил жестокий разнос местной полиции, после чего умудрился выхлопотать себе казенный пароход до Томска, и снова бесплатно. Здесь он остановился в гостинице «Европейская» и немедленно вызвал к себе начальника местной полиции, запретив докладывать о своем приезде губернатору и устраивать ему торжественный прием. Можно легко вообразить радость полицмейстера, польщенного вниманием петербургского прокурора и уже предвкушавшего те беды, которые обрушатся на головы губернатора и местных судей, когда к ним внезапно нагрянут с ревизией. После этого князь почтил своим присутствием университет, изволил расписаться в книге почетных гостей и принял годовой отчет… На деле «князь Ширинский-Шихматов» оказался неким Александром Мауриным, который, отбыв срок в тюрьме, получил проходное свидетельство в Златоуст, куда должен был следовать на жительство.

В 1905 году генерал Мартынов, губернатор Варшавы, поспешил с негодованием опровергнуть информацию об очередном самозванце, появившуюся в прессе: он официально заявил, что беглым каторжником оказался правитель не его канцелярии, а канцелярии Петроковского губернатора.

Медицина, право, профессия инженера, география – любая профессия, дающая хоть какую-то власть и финансовые выгоды, притягивала проходимцев всех мастей. В 1905 году крестьянин Степан Алексеев выдавал себя за известного адвоката Плевако: якобы он «нарочно переодевается в простое платье, чтобы народ его не чуждался и чтобы простые люди могли извлечь пользу из его юридических познаний». Другой субъект, именовавший себя «ассистентом знаменитого Пастера», решил послужить России и делал прививки от всех болезней во Владикавказе, Ставрополе, на Кубани… В Белостоке сам полицмейстер принял участие в подготовке вечера, на котором молодой ученый по фамилии Богданович, член императорского Русского географического общества, весьма солидной организации, представил публике результаты своих экспедиций. Подобные выступления он, неизменно привлекая к участию местную полицию, повторил и в других городах, где делился с доверчивыми слушателями своей весьма оригинальной версией причин массового оттока людей из Екатеринославской, Херсонской и Курской губерний: слишком мало земли, а народу много.

Настоящие законодательные акты народ часто объявлял поддельными. Вместо них он сочинял свои; власти же квалифицировали его действия как одну из форм самозванства. Это явление коснулось практически всего российского законодательства, относящегося к крестьянскому вопросу, в первую очередь к Положению о крестьянах и Манифесту об отмене крепостного права 1861 года.

Освобождение, не удовлетворившее крестьян. Об отмене крепостного права часто пишут как о величайшей реформе, не принимая в расчет особенностей ее проведения. Однако именно они обусловили недовольство крестьян и вызвали те аферы и махинации, которыми сопровождалась реформа. Ослабленный поражением в Крымской войне (1853–1856), боясь всеобщего крестьянского восстания, царский режим решился наконец отменить крепостное право. Освобождение крестьян, самая значительная из реформ 1860‐х годов, задумывалось Александром II как попытка модернизировать административную, судебную и экономическую систему империи, не затрагивая основ самодержавия. Недостаточность реформы, не предполагавшей уравнивания в правах всех слоев населения и политической демократизации страны, была очевидна: отсутствовала конституция; сохранялись цензура и запрет на любую политическую деятельность; противников режима ждали пожизненная каторга и ссылка; продолжались кровавые расправы над крестьянами; общество по-прежнему было разделено на сословия, сохранились подчиненное положение крестьянства в правовом, социальном и экономическом аспектах, религиозная нетерпимость, угнетение по национальному признаку… Почти повсеместно освобождению предшествовало то, что Ю. Ф. Самарин, видный участник редакционных комиссий, призванных выработать проект отмены крепостного права, назвал «оргиями крепостного права»: в преддверии реформы помещики переселяли крепостных на самые неплодородные земли, из которых впоследствии должны были образоваться крестьянские наделы, хотя и они переходили в собственность крестьян только после выплаты ими выкупа.