Маньяк между строк - Татьяна Шахматова

Щелкнув засовом, я обернулся. Вика стояла посередине спортзала, озираясь по сторонам.

– Никого?

– Никого.

– Окна?

Вопрос не имел смысла, Вика и сама видела, что окна находятся на высоте метров трех и просто так приложиться к ним ухом или глазом практически невозможно. Убедившись в том, что двери в раздевалку тоже закрыты, а запасной выход намертво перегорожен коробками документации, Вика достала телефон и сделала дозвон:

– Армен Иванович. – В голосе ее звучала твердая уверенность. – Я понимаю, что после находки на камерах вы могли разувериться в филологических методах, но раз вы мне поверили однажды, то прошу поверить еще раз.

«Ну, допустим, не поверил, а заставили поверить», – где-то у себя в кабинете подумал Армен Иванович Мняцакян, но, судя по дальнейшему направлению разговора, оставил эту мысль при себе.

– Нам с вами нужно сделать сейчас одну очень важную вещь. Шляпника необходимо срочно перевести из лечебницы…

Виктория запнулась и замолчала. Следующую мысль, которая посетила генерала на словах «перевести Шляпника из лечебницы», Мняцакян решил при себе не оставлять. Однако Виктория не сдавалась:

– Нет, отпускать я его не предлагаю ни в коем случае, вы меня не так поняли. Я даже не прошу, я умоляю вас, сегодня же… Господи, как же я сразу не догадалась… конечно! На каком основании? Потому что угрозы во всех письмах косвенные, Армен Иванович… Армен Иванович, сейчас нет времени объяснять. Я вас очень прошу, не спрашивайте, я все отражу в официальном заключении экспертизы, но пока… Пока сделайте, пожалуйста, как я говорю. Переместите Шляпника под охрану, под строгий контроль. Никаких посетителей и в статусе строгой секретности. Именно, Армен Иванович, для его же собственной безопасности. Да, спрятать, вы меня абсолютно точно поняли. И чтобы эта информация не попала к журналистам. У нас сейчас два пути: либо мы найдем новые письма в достаточном количестве для того, чтобы составить точный речевой портрет преступника, либо следствие все-таки обнаружит связь между убитыми нотариусом, журналистом, владельцем заправки и директором банка. В общем, пока мы не найдем новых улик, Правдоруб должен считать, что все идет по его плану.

Я уже устал делать тетке знаки, чтобы нажала кнопку громкой связи. Это было нечестно. Наконец она сообразила, чего я добиваюсь, и оторвала телефон от уха.

– Вы меня совершенно запутали, – пробормотал Мняцакян. – Шляпник должен думать, что все идет по его плану, или кто?

– Правдоруб, кем бы он в итоге ни оказался, – проговорила тетка, заметно понижая голос, как будто боялась называть само это прозвище.

Как ни странно, но Армен Иванович не стал интересоваться, в чем состоит план, обнаруженный Викторией в действиях Правдоруба. Мняцакян, видимо, и без того получил слишком много удивившей его информации и решил сегодня больше не удивляться.

– Хорошо, – неожиданно легко согласился генерал. – Я вас услышал.

Повесив трубку, Вика посмотрела на меня так, будто и сама недалека от помешательства или как минимум нервной горячки. Она подошла вплотную, положила руки мне на плечи и шепотом, как будто нас кто-то и вправду мог слышать, проговорила в самое ухо:

– Саш, как же я сразу не догадалась, что Шляпник с Правдорубом знакомы? И самое интересное, что знакомы они очень, очень, очень хорошо. Правдоруб знает не только про мою экспертизу, но и про то, что мы сейчас с тобой снова в городе, в этом вот спортзале, и скорее всего даже про то, что проживаем в «Гранд Ставро».

Следственный комитет напрасно раскошелился на два номера в шикарном отеле. По факту нам потребовался только один, да и тот не для сна.

Виктория боялась. Теперь, когда Правдоруб начал обретать реальные черты, превращаться из мифического существа в существо из плоти и крови, со связями в социуме, знакомствами, любимыми словечками и речевыми приемами, локациями, к слову сказать, весьма к нам близкими, заслуженного эксперта обуял такой ужас, что справиться с ним в одиночку оказалось невозможным.

– Это иррационально, что я могу поделать? – жаловалась Вика, теснее прижимая дремлющего у нее на руках Филю.

Не помогли ни заверения Мняцакяна в абсолютной конфиденциальности операции, ни уверения отеля в надежнейшей системе безопасности.

– Операция не может быть конфиденциальной, если о ней знают пятеро магистранток и вся кафедра отечественной филологии, – твердила Виктория, сидя в ресторане отеля, прямо под камерой видеонаблюдения, на всякий случай поставив на видеосвязь майора Бориса Краснова, которому доверяла больше местных следователей.

– Если бы доверяла, не дала бы интервью телевидению, – хмыкнул Борис. – О чем ты думала вообще? Столько лет в экспертизе и такой косяк. Сиди вот теперь, бойся. И зачем вы привлекли студентов? Вы вообще в своем уме?

Виктория подавила вздох. Как ни странно, понять ее поступок с телевидением было несложно: возвращаться в Ставроподольск после своей первой поездки она точно не планировала, тексты Шляпника ее насторожили сразу, но проводить нормальное расследование в Ставроподольске тетка не собиралась. Но Виктория у нас известный борец за справедливость. Вот теперь и оказалась в двусмысленном положении. Я и сам толком не понимал: верить ей или следствию. Раньше она утверждала, что Шляпник не имеет никакого отношения к Правдорубу, теперь – что эти двое тесно связаны. Следствие же как раньше, так и сейчас стояло на том, что Шляпник и есть Правдоруб. И у следователей начали появляться подтверждения этой уверенности. В общем, косвенное доказательство с камерами, заснявшими Шляпника у дома нотариуса, против косвенных угроз, коему факту тетка придавала какое-то особое, пока неясное мне значение.

Что же касается привлечения студенток, то у Виктории на этот счет тоже было свое мнение:

– Если бы мне было из кого выбирать… – начала она, но майор Краснов не дал ей договорить.

– А тебе не надо выбирать, ты не невеста на смотринах. Вашей Ларьковой позвонил ректор прямо в Испанию и поставил перед фактом: либо ЕЕ кафедра участвует в расследовании, либо кафедра участвует в расследовании, а сама она может оставаться в стране корриды и Сервантеса и наслаждаться красотами природы хоть до морковкиного заговенья. Ларькова стала покладистой, как монашка перед святым причастием, и уже прилетела в Ставроподольск.

Борис продолжал распекать:

– Что ты сразу не сказала про Ларькову? Так, мол, и так: не сумела договориться. Личные интересы важнее общественных, думаешь, я или Мняцакян впервые в жизни такое наблюдаем? Мы б на нее сразу надавили, и дело с концом.

Я подумал, что Вера не обрадуется такому подкреплению. Однако с точки зрения управления операцией в целом Борис, без сомнения, совершенно прав. Без личного присутствия заведующей организовать филологов оказалось непросто.