Мадам Гали: Свободный полет - Юрий Барышев

Конечно, подобные экскурсии возникали скуки ради — когда она отдыхала от очередной интриги и томилась в ожидании следующей. Гали не могла существовать без «дела». И судьба сжалилась над ней — собственной персоной, целый и невредимый, на горизонте появился Эдуард Бутман. Разыскал ее сам, позвонил.

Появление призрака из прошлого ввергло Гали в шок.

Альштадт — не тронутый временем и человеком прекрасный островок Средневековья в центре современного индустриального Кёльна. Множество баров, кафе и кондитерских радуют умученных туристов, желающих вытянуть ноги за кружкой пива или полакомиться миндальными пирожными. В один из таких баров вошли двое — молодая дама и мужчина средних лет. Дама пожелала «столик возле окна — хочу видеть собор».

— Все такая же, — улыбнулся ее спутник, отодвигая тяжелый резной стул, — садись и любуйся.

— А ты почти не изменился, Эдик, — заметила дама, расстилая огромную белоснежную салфетку на точеных коленях, щедро открытых короткой шелковой юбкой.

— Зато ты, Гали, совершенно другая.

— Постарела?

— Упаси боже — возраст ни при чем: ты стала еще прелестнее. Просто сейчас передо мной сидит независимая, крепко стоящая на нашей грешной земле дама. И, судя по всему, отлично обеспеченная. Я угадал?

— Почти.

— Ясно, — захохотал Бутман. — У тебя пока еще нет всех денег, каких тебе хочется. Ах, Гали, Гали! — И, отсмеявшись, уже серьезно предложил: — Давай их делать вместе. Кстати, моя дорогая, пора обзавестись собственной галереей.

— Эдик, ты представляешь, во что это обойдется в Париже? Я давно думаю о галерее, где можно не только выставлять антиквариат, но и продавать. Ты прав: я очень обеспеченная дама, но сейчас мне пришлось бы потратить все, что у меня есть. Ну… почти все.

— Понятно. — Бутман видел, что его бывшая любовница лжет. Мастерски. Только забыла, что он ее с изнанки видит. — А если я тебе предложу партнерство?

— У тебя есть такие деньги? Тогда почему ты до сих пор в Кёльне, а не в Париже?

— Здесь, в Кёльне, масса галерей и ателье, где можно найти весьма интересные вещи. Не говоря уже о ярмарке, куда съезжаются тысячи художников со всей Европы. Что касаемо денег… — Эдуард зажмурился, прихлебывая знаменитый «Келын». — Чертовски вкусное пиво! Что касаемо денег, то их много. И не только денег — есть камушки. Но находится мое сокровище в Новом Иерусалиме.

— Где-где?! — Гали едва не подавилась колбаской. — Дачу твою обыскивали сутки. Приезжали чуть ли не с миноискателем. От меня гэбэшники неделю не отставали: «Скажите, где Бутман прячет валюту?» Как будто ты показывал мне свои схроны.

— Знаешь, один тайничок комитетчики обнаружили, — дома, на Сретенском бульваре. — Эдуард вновь отхлебнул пива. — Кольца, перстни — дорогие, конечно, но бог с ними. А вот икона рублевской школы… Икона ба-а-альшие деньги стоила. И как сумели найти?..

Гали и бровью не повела.

— Я знаю, соседи понятыми были. Закажи еще. С теми деньгами — что?

— Помнишь то лето, когда по Москве слух прошел, что готовится новый закон о спекуляции валютой? Никита-гаденыш расстрельную статью приказал ввести в Уголовный кодекс. Я помчался на дачу. Там доллары, золото, бриллианты — все лежало в портфеле на чердаке. Представляешь? Времени в обрез. Прятать на участке — найдут. Ну нашел я местечко. Еще пару дней — и не сидеть бы нам с тобой на берегу Рейна, попивая светлое пивко.

— Когда тебя выпустили, ты их забрал?

— Нет, что ты. Я ведь в Италию сначала выезжал: вроде бы родственник меня вызвал. Долгая история. О том, чтобы вывезти валюту и прочее, и думать не моги. Когда я улетал в Рим, меня в Шереметьеве насквозь рентгеном просветили, — хмыкнул Бутман. — Спецобслуживание на прощание устроили. — Постой, постой, Гали, — оживился Эдуард. — Ты сказала, что свободно ездишь в Москву к маме? — И вновь сник: — Однако таможни все равно не миновать…

— А если я гарантирую доставку твоих сокровищ? — Гали пристально посмотрела в глаза Учителя. — На партнерских условиях, разумеется. Половина — моя.

— Не представляю, как ты это сделаешь.

— Не бери в голову. Условие годится?

— Условие подходит. — Бутман с интересом изучал «свое произведение». — Поздравляю, деловая женщина.

— Тогда рассказывай.

Гали провела в Кёльне неделю, а не пару дней, как собиралась. Эдуард показал ей самые перспективные для их общего дела галереи. «Такое впечатление, что здесь каждый второй житель — коллекционер», — удивлялась Гали. В Кёльне любовь к искусству — традиция давняя. Только в собственности города находится восемь художественных музеев. Знаменитый «Людвиг», далее — «Вальрафф-Рихартц», обладающий роскошной коллекцией от римлян до импрессионистов. Десятки частных собраний, открытых для доступа, наконец, живущие своей особой жизнью бесчисленные ателье кёльнских художников. Город заслуженно гордится славой европейского центра современного искусства.

Бутман понимал: теперь в их связке Гали — главная. Она стала настоящей француженкой. Да что там француженкой. Вчерашняя Элиза Дулитл из арбатской коммуналки превратилась в настоящую бизнес-леди европейского уровня. Его роль — вторая. Однако и Гали отдавала себе полный отчет кое в чем: самостоятельно, без знаний и бесценного опыта Эдуарда, ей не заработать и половины того, что они сумеют огрести вдвоем. Не говоря уже о его блестящей осведомленности о сегодняшней конъюнктуре советского рынка антиквариата. Ситуация устраивала обоих. И Бутман приступил к реализации проекта.

— Большая финансовая перспектива сегодня в русском авангарде. Лет через двадцать, положим, появится интерес к Айвазовскому, Репину, Брюллову. Не раньше. Сейчас люди готовы платить бешеные деньги за Малевича, Ольгу Розанову, Кандинского. Их картины пока можно найти и, главное, — купить за бесценок. И мне такие места известны. Кстати, а ты знаешь, как сумел сделать себе несравненную коллекцию русского авангарда знаменитый Костаки?

Георгий Дионисович родился в Москве в 1912 году. Его отец, наследник династии богатых коммерсантов с острова Закинф, владел чайными плантациями в Узбекистане, торговал чаем в Москве. Патриархальная семья жила в Гнездниковском переулке. Так получилось, Георгий рос в русской, а не в греческой культуре: язык предков он знал плохо, говорил на нем с сильным акцентом, с трудом подбирая слова. Налаженный, обеспеченный быт рухнул в 1918-м. Отец хотел вывезти семью с Грецию, но не тут-то было. Семью Костаки выселили из Гнездниковского. Сперва пожили в подмосковной деревне, где была хоть какая-то еда, но где местные мальчишки звали маленького грека «жиденком», потом купили дом в Баковке. С началом НЭПа семья вновь, благодаря коммерческой жилке, встала на ноги. А с концом «новой экономической политики» семейство Костаки оказалось в странном и двусмысленном положении. Стало непонятно, как жить. Дело еще в том, что этим московским грекам удалось сохранить паспорта подданных Греции. Будучи по культуре русскими, они оказались иностранцами. Это в какой-то степени спасало, но одновременно отрезало доступ к работе и образованию. Георгий Костаки даже не смог окончить среднюю школу. Далее — посыпалось. Арестовали мать. Ее, к счастью, быстро отпустили, но младший брат Георгия Дмитрий провел несколько лет в лагерях. Отец умер в своей постели.