Радуга и Вереск - Олег Ермаков

С криком «Анафема! Чума!» подхватив полы своей ризы одной рукой, а другой — бороду, под свист и хохот толпы священник убежал.

Дворянин посмотрел на девицу и спросил ее, как шум немного поутих, в своем ли она уме? Та ответила, что в своем. Он ей, мол, а язык-то чего чешет? С умом-то он связан али нет? Девица уперла руки в бока. Но дворянин не дал ей воли снова языком-то почесать. Вдруг хлопнул себя по дырявой шляпе немецкой с пером куриным и воскликнул, что, видать, не к тому они попу обратились, то был схизматик, а надобно к ксёндзу.

И тут же явился тощий длинный ксёндз без бороды, в сутане, подпоясанной веревкой. Дворянин спросил, как и когда им лучше пожениться с девицей прелестной сей. Ксёндз начал озираться, за ширму даже заглянул, подобрал дырявый сапог-трубу и сквозь нее начал осматриваться. Опешивший дворянин спросил, чего святой отец ищет-то. Тот взглянул на него и ответил:

— Як чого? Шукаю ту саму чарівну діву, про яку ти запитував, син мій[162].

— Дак от вона перед тобою! — крикнул дворянин и притопнул, указуя на свою невесту.

Ксёндз оглянулся и перекрестился.

Бороды смачно вырыкивали смех, свистели жолнеры, женщины всплескивали руками.

— Так то якесь опудало городнє, син мій[163].

— Это я-то с огорода чучело? А сам-то — жердь! Палка бесплодная! Ибо сказано в писании, де, судить надобно по плодам. А где твой плод? Сутана ты холощеная! Тебе ли судить о девичьих статях? Или ты знаешь в том толк?

— Замкни на замок свої уста брудні![164] — велел ксёндз.

— Це мої-то уста брудні?! А сам-то після туфлі папської уста помив чи? Або тобі допомогти в мильних? Відбити їх віником, журавель ти над затхлим поганим колодязем![165] — закричала девица.

И ксёндз, плюясь, убежал за ширму под неодобрительное гудение одних и смех с переглядками других. Пану Григорию представление явно было по душе, он улыбался, поглаживая коротко остриженные светлые густые усы, посматривал сине на смуглую моложавую пани Елену в верхнем платье темно-красного сукна, с длинными пустыми рукавами и прорезями для рук, в расшитой и убранной жемчугом шапочке. Карие глаза ее блестели, щеки слегка румянились.

Дворянин оглянулся на девицу и спросил: так что же им дальше-то делать? Кого спрашивать?

— А ви запитуйте мене, добрий молодець і ти, красна дівиця[166].

Оба оглянулись и увидели седого старичка с посохом и в соломенной шляпе.

— А хто ти такий будеш?

— Мандрівник. Багато всякого побачив, і людей, і гір, і міст, і сіл, і річок[167].

– І що ж ти нам розповісти можеш, дід лисий?[168] — спросила девица.

— Ой, гострий у тебе око, крізь шапку бачить мою лисину. Ще гостріше, з усього видно, язичок-то. Ну так слухайте моє повчання[169].

— Говори, дідусь! — крикнул дворянин.

И дед начал свою притчу все на том же южном наречии:

— Лучше жить в земле пустынной, чем с женой сварливой, и гневливой, и бранчливой. Что золотая серьга в ноздре свиньи, то и красота злонравной жене. Дерево точит червь, мужа губит жена злотворна. Безумная, бесстыдная жена — пособница нищете, не обращай свое око к ней! Сын, не слушай злой жены, ибо мед источают уста блудницы.

Тут девица топнула ногой и крикнула:

— Вірно, дід пліснявий! Пора вже й застілля влаштувати та «гірко!» кричати![170]

— Так як же мені розібратися, дідусь мандрівник, то чи сухоти і короста мені дістається, то чи дорогоцінний камінь і зіниця мудра в очах своїх?[171] — вопрошает дворянин и чешет затылок.

— У чесного люду вопроси, синку, він тобі всю правду-то і скаже. З боку видніше[172], — ответил старичок, указуя на толпу на Верхнем торге.

И дворянин, сняв дырявую шляпу с пером, поклонился народу и вопросил о своей девице. Жолнеры заорали, что девица — краля, лучше не сыщешь! Но язык ей надо укоротить, а то и вовсе отрезать! Другие кричали, что баба сия самая настоящая чесотка и серьга в ноздре свиньи и есть! Третьи советовали тут же ее прибить, поучить розгами хорошенько.

И как народ немного угомонился, девица затопала и закричала:

— Так ні ж! Весіллі бути! А ну, сюди, батько і матінка! Женіть в шию цього діда шкідливого![173]

Тут же явились коза на ходулях и медведь на цепи, и старичок убежал.

— Алі ви не хочете веселощів?[174] — обратилась к толпе девица.

В ответ засвистели, закричали, что веселия желают. И тогда из-за ширмы высыпали астролог да поп, да ксёндз, да и старичок, да Ванька-Ротатуй и давай бить барабанами — ногами по доскам: тра-та-та-та-та! А внизу музыканты, медведь и коза на ходулях. Музыканты стихнут, танцоры застынут, и тогда девица поет-голосит:

«Свиньи хрю, поросята гиги, гуси гого. Встани, затопляй, перекисла, мешай. Чья была кручина — нещопана лучина. А великая печаль — на печи детей качать».