Джугафилия и советский статистический эпос - Дмитрий Орешкин

Ни один из сколько-нибудь известных народных вождей, затеявших строить социализм, не избежал соблазна искупаться в теплых водах эмиссии. Войти туда легко и приятно — как вздыбить народные массы сказками про научно предсказанное светлое будущее. А выйти дьявольски трудно. Один из парадоксов политической экономии социализма состоит в том, что первым следствием перехода к деревянным деньгам становится нарастающая зависимость от чужой валюты. Вражеской, зато настоящей.

Экономика, ограниченная частным правом, производит конкурентоспособную продукцию и под нее печатает конкурентоспособные деньги — в пределах реального роста хозяйства. Она, может, и хотела бы выйти за пределы, но испытывает системное сопротивление среды, с которым вынуждена считаться.

Партийная вертикаль (как система тотального изъятия ресурсов) сопротивления не испытывает вообще: оно сломлено террором. Поэтому она от души производит оружие для себя и неконкурентоспособную дребедень для «обывателей». Да и то в ограниченном количестве. И, соответственно, печатает неконкурентоспособные фантики, на которые только эту дребедень и можно купить. Однако для производства оружия нужны настоящие станки и настоящий металл. То есть импорт. Поэтому переписка Сталина с окружением постоянно крутится вокруг чужих денег: что бы еще такое продать этим подлым буржуям, чтобы разжиться валютой?! Где бы перехватить валютный кредит? Свои советские деньги им неинтересны — это макулатура для трудящихся, ее можно напечатать сколько угодно. А вот импортные…

Секреты мобилизационной экономики

О том, что советская экономика совсем недавно, во времена НЭПа, успешно производила товары приемлемого качества и параллельно под прикрытием врага народа Сокольникова генерировала конвертируемые червонцы, которые ходили наравне с фунтами и долларами, они даже не вспоминают. Приоритеты не те! А вместе с ними и очевидности. Зато как упоительно покорна очищенная от НЭПа и нэпманов экономическая среда! Как смиренно она проглатывает любые перегибы и преступления!

После уничтожения НЭПа советский рубль уже никогда не был ровней доллару, марке, франку или фунту. Рубль и «инвалюта» вообще стали разными сущностями. Та для экономики, а этот для мобилизации, грабежа населения и пропагандистских басен. Примерно таких:

Написано, кстати, неплохо. Но вменяемые специалисты после двух-трех циклов обнуления деревянных совзнаков уже довольно ясно сознавали, по какому именно адресу идет народный Советский Рубль. И даже научились предсказывать, когда примерно он там будет. По понятным причинам (в стране порядок был!) они не могли поделиться своим знанием с широкими народными массами. Но между собой на птичьем языке недомолвок обсуждали, когда следует ждать очередного кидалова от народной власти — до 1985 г. или позже. В расчетах им помогало то, что через девять лет после духоподъемной басни тов. Михалкова, в 1961 г., состоялась очередная конфискационная денежная реформа Хрущева. По сути, своего рода «дефолт», когда правительство отказывается выполнять обязательства по приему ранее выпущенных им банковских и казначейских билетов. Цикл избыточной эмиссии и последующего истребления собственной валюты составлял в СССР около 15 лет. В начале исторического пути короче, к концу, по мере накопления большевиками экономического опыта, длиннее.

Предыдущая денежная реформа (сталинская) состоялась в декабре 1947 г. — как раз под Новый год. И сопровождалась, естественно, массированной эмиссией торжествующего вранья: поэтапное снижение цен, расширение ассортимента. Цены (особенно на промтовары) в конечном итоге выросли, товарный дефицит никуда не исчез. Просто ползучая эмиссия и связанная с ней инфляция начали очередной цикл. Как бы с нуля. Поэтому советский народ (слава Богу, не дурак!) и без помощи аналитиков отлично понимал, что всерьез относиться к воспетому С.В. Михалковым Рублю ни в коем случае не следует. И уж точно нет оснований думать, что он будет способен выполнять такую функцию денег, как средство накопления. Лучше сразу пропить! Те, кто по неизжитой дореволюционной привычке имел неосторожность копить советские рубли (на старость, детям в наследство, на строительство дома и т. п.), минимум пять раз получили от Когнитивного диссонанса удар в спину. В 1918–1922, 1926–1929, 1947, 1961, 1989–1992 гг. Некоторым, по-видимому, этого эмпирического опыта показалось недостаточно, и они с увлечением рассказывают подрастающему поколению про преимущества планового социалистического хозяйства.

Нечто общее у советской и антисоветской валюты появляется лишь в военное время, когда правовые государства тоже вынуждены отступать к мобилизационным стандартам. Экстраординарное поведение опирается на экстраординарный консенсус: война есть война, надо затянуть ремни и примириться с временным ограничением прав. Отличие от СССР в том, что советский человек жил так всю жизнь: без прав, с затянутым ремнем и с фантиками вместо денег. Вся жизнь — война. Что поддерживалось постоянной идеологической накачкой и баснями. Про сочинителей которых один из последних носителей русского здравого смысла, аккуратный Веничка Ерофеев, сказал коротко и вежливо:

Справедливое наблюдение: холопство есть характерный симптом джугафилии.

Смысл мобилизационной экономики прост: пушки вместо масла. Люди, деньги, природные ресурсы и промышленность брошены на производство оружия. Оно ни на каком рынке не продается, а совершенно бесплатно разбивается в хлам на фронте. То есть деньги от продажи к инвестору (в данном случае к казне) в конце производственного цикла не возвращаются. После чего требуется произвести новое оружие, да побольше. Поэтому во время войны буржуазное правительство, подобно советскому, вынуждено вылезать за рамки бюджета и запускать лапу в сферу частного интереса: металл вместо строительства жилья или, допустим, автомобилей направляется на производство танков и самолетов; туда же направляются и кадры.