Мы из тайной канцелярии - Дмитрий Дашко

— Ты мне ещё говорил, что не нравится тебе что-то, сумлеваешься ты… — продолжил Иван.

— Было дело: говорил, — не стал отпираться я, с трудом соображая, к чему он клонит.

Иван отложил ложку в сторону и неуверенно произнёс:

— Вот и я чичас что-то засумлевался. Сидел, думал над твоими словами и засумлевался.

— Не о том, ты Ваня думал, — встрял в разговор подвыпивший Турицын, но мы его не слушали.

Убедившись в этом, Васька повёл плечом, нахохлился и наполнил себе стакан до краёв.

— Чтоб не последняя, значит!

В горле у него забулькало.

«Может, мысленно пообщаемся?» — предложил Иван.

Я отказался: «Нет, и так в башке шумит. Это на трезвую голову проворачивать нужно. Ты уж давай по-простому, словами. А я вникну».

«Хорошо».

Предок заговорил:

— Меня, Петя, вот что насторожило. Варю перед тем, как задушить, ударили. Помнишь?

Он выразительно уставился на меня.

— Само собой. Оглушили, а потом кушак на шею. Так проще, иначе бы она не далась или кричать стала. А лишнее внимание нашему убийце ни к чему.

— Ни к чему. Оглушили её спереди, били в висок. Нут-ка, попробуй меня эдак же стукнуть, — вдруг разгорячился Иван.

— Вань, ты что? Серьёзно? — Я изумлённо взглянул ему в глаза.

Он не шутил.

— Серьёзно. Врежь, не боись.

— Ну, хватит резвиться!

— Ничего не хватит! Ударь! Что тебе — трудно, что ли?

Хрипунов, дотоле интереса к нашему разговору не проявлявший, подобрался, бросил веское:

— Уважь, коли просит.

Мы с Иваном поднялись со скамейки, стали лицом к лицу.

Я помялся:

— Неудобно что-то…

— Брось! Не журись! — гнул непонятную линию «братец».

— Ха-ра-шо! — Я замахнулся.

— А ну, погодь! — вскрикнул Иван.

Я послушно замер.

— С правой руки бить собрался! — обрадованно произнёс копиист.

— Само собой, — кивнул я. — Как иначе, я ж правша!

— Именно, что правша! — торжествующе вскрикнул Иван. — Потому и удар в левый висок пришёлся. Теперь вспомни: Антон-камердинер как тебя приласкал… Ну?

— Ты что, с ума сошёл? Столько времени прошло…

— Да ты постарайся! Ну же!

Я замолчал, восстанавливая в памяти события того дня.

Мы были втроём: я, Иван и камердинер. Мне пришла в голову идея разыграть психологический этюд. С первых секунд разговора я повёл себя нарочито грубо, добиваясь простой цели: вывести подозреваемого в убийстве из себя, пробить брешь в его обороне. И мне это удалось.

Я мог бы гордиться…

— Кушак покажи, — попросил я камердинера, подозревая, что час «Икс» близок, что он на грани срыва.

— Кушак? Какой кушак? — удивился сбитый с толку Антон.

— Да твой собственный.

— Чичас, — двинулся было куда-то Антон.

— Не томи, милай!

— Чичас-чичас!

Внезапно он развернулся и нанёс кулаком страшный удар по моему лицу, сбил с ног Ивана и пулей бросился на выход…

Сценка мелькнула перед моими глазами как вживую, не иначе Иван постарался, помог восстановить картинку. Смешно, но я даже почувствовал боль от удара, аккурат в том месте, куда впечатался левый кулак камердинера.

И тут меня осенило.

— Да ведь он же левша!

— Точно! Этого я от тебя и ждал! — деловито сказал Иван. — Он тебе левой рукой по наружности съездил. Сие значит…

— Сие значит, что убийца не он, — закончил я за него.

Мне стало грустно. По всему выходит, что его смерть на моей совести.

Не самый приятный груз! Далеко не самый.

Хотелось напиться до положения риз и забыть всё! Только это не выход. Кому, как не мне, знать.

Иван был тих и грустен.

— Не он, получается, убийца, — медленно произнёс я и одёрнул складки кафтана.

Внутри в этом момент у меня всё переворачивалось.

— Увы, — подтвердил Иван. — А ещё сие означает, что нам придётся вернуться к Трубецким и продолжить поиски убийцы. Не в ревности видать дело.

— Думаешь, кому-то из Трубецких грозит беда?

— Уже не думаю — знаю. Хочешь — не хочешь, придётся к ним возвращаться, сызнова всё зачинать.

— Не завидую я Чиркову! У него, небось, в Сыскном приказе всё уже запротоколировано, по полочкам разложено. А тут мы на белом коне и с шаш… шпагой наголо! Эх, да он нас после этого с дерьмом съест!

— Не съест — подавится! — уверенно заявил Иван.

— Тогда завтра, брат! С самого утра, как поднимемся! Наденем сапоги на свежую голову и айда!

— Токмо Ушакова предупредить не забудьте! — внезапно вмешался Хрипунов.

— Это, дружище, ты возьми на себя. Нам с утра недосуг будет, — сказал я, понимая, что всё возвращается по второму кругу.

И вроде бы можно спустить на тормозах: кому какое дело до того, кто придушил несчастную Вареньку, тем более, официально убийца изобличён и сам себе выбрал наказание… но! Даже если Трубецким ничегошеньки не грозит, истинный душегуб не должен ходить на свободе.

Вору место в тюрьме! Убийце — на плахе! А справедливость — она для всех, не только для избранных! Даже если этот Антон-камердинер не был лучшим представителем человечества, всё равно он имеет на неё право.

Снова дом Трубецких, снова недоумённое лицо дворецкого Гаврилы. Нас здесь не ждали, а потому встретили со страхом и растерянностью, понимая, что мы тут неспроста.

Растерянный Гаврила сообщил, что барин изволит пребывать на службе, а барыня плохо себя чувствует и никого принимать не желает. Глаза его при этом по-кошачьи сверкнули.

Я вежливо улыбнулся и сказал:

— Ничего страшного, братец! Мы её беспокоить не будем. Ты нам лучше снова покои подготовь. Будем прислугу опрашивать.

— Нешто снова что приключилось? — изумился дворецкий.

Я едва удержался от того, чтобы щёлкнуть его по носу. Неуместное любопытство губило не только кошку.

— Ты, голубь сизокрылый, куда не надо не лезь. Сказано приготовить покои — исполняй. Когда закончишь, приходи с докладом. Тогда я тебе скажу, что ещё понадобится. И да: бумагу, чернила, перья… позаботься, чтобы нужды в том мы не испытывали. Свободен… пока! — многозначительно заключил я.

Камердинер нахмурился. На переносице возникли складки. Непривычно ему было такое грубоватое обращение. И ладно бы барин, но тут…