Князь мертвецов - Кирилл Кащеев

аплодировали, я была так счастлива… А потом они сказали, что приехали меня поддержать… И удивились, что я не знаю… И сказали… Что он! — она вдруг крутанулась на каблуках и устремила на Митю обвиняющий перст. — Состоит в организации! Злоумышляющей против власти! И императора! Что полицмейстер его разоблачил! И что никто не поверит, будто ты не знал о его художествах! Тебя тоже могут арестовать! — пронзительно завопила она, обеими руками хватаясь за брата, будто тут уже стояли жандармы, готовые тащить его в крепость.

— Людмила, успокойся! — почти испуганно отдирая от себя пальцы сестры, зачастил отец. — Я уже все уладил!

— Как? Как ты это уладил?

— Выгнал полицмейстера, и все дела!

— Как… выгнал? — тетушка замерла, смешно растопырив руки и выпучив глаза.

— Как обычно начальник гонит зарвавшегося подчиненного.

— Что же ты наделал! — страшным шепотом выдохнула Людмила Валерьяновна. Руки ее повисли вдоль тела, и она медленно опустилась прямиком на ступеньку лестницы. — Мне же дамы все про него рассказали! У него же везде — волосатая лапа! Он с влиятельными людьми связан, оказывает им услуги, они его ценят, и с ним сам губернатор предпочитает не ссориться! А ты его выгнал? Аркадий, это конец! Он поедет в Петербург, ты потеряешь всё, к чему шел долгие годы, и мы… Ниночка… дом в Ярославле продали… — она уставилась на Митю дышащим ненавистью взглядом. — Все из-за этого мальчишки!

— Сестра, немедленно прекрати истерику! И оставь, наконец, моего сына в покое!

— Твоего сына? — она истерически расхохоталась. — Вся губерния знает, что он тебе не сын! Пусть эти Кровные приезжают и забирают, наконец, своего пащенка, которого они тебе подсунули! Одни беды от него!

Тишина. Душная, как пуховая перина, и тяжелая, как могильная плита, опустилась сверху. Митя уставился перед собой. Не на тетушку. Не на отца. Самое страшное, что могло быть в жизни, оказывается, не гоняющаяся за ним смерть. И не отсутствие приличного гардероба. А увидеть выражение отцовского лица сейчас. Увидеть и прочесть, что отца у него больше нет. То есть, отец есть, но… нет.

— Прошу прощения, — голосом, гулким и холодным, как дыхание свежей могилы, сказал Митя. — Я пойду к себе в комнату. Обедать не буду. Не голоден, — и чеканным шагом — ступенька — ступенька-ступенька… так легче идти ровно, не шатаясь, если ставить ногу на каждую ступеньку и еще немного вдавливать, будто та могла убежать, он двинулся вверх по лестнице. Прошел мимо Ингвара — за плечом мелькнула бледная, растерянная физиономия германца. Кажется, тот дернулся вслед, но Мите до него дела не было. Главное, не сбиться с шага, не заорать, не устроить безобразную истерику в стиле тетушки. Дойти. Дотянуть до комнаты. И захлопнуть за собой дверь.

Он шагнул в поджидающую его внутри темноту.

На горло Мите легла узкая девичья ладонь, острые, как ножи, когти впились в кожу и обдавая мертвенным холодом, в ухо шепнули:

— Когда ты уже сдохнешь, наконец?

Глава 24. Разборки с марой

Посеребренный нож скользнул из рукава в ладонь раньше, чем эти слова прозвучали. Митя крутанул его между пальцами и ударил назад. Тьма сзади шевельнулась, нож пырнул пустоту, а кончики когтей глубже вошли в шею. Митя почувствовал, как течет кровь.

— А-ах! — сладострастно выдохнули у него над ухом и длинный тонкий язык скользнул по коже, слизывая кровь.

Ощущения были чудовищными! Края языка оказались острыми, как двухсторонний клинок, и горячими, как раскаленное железо. Рвущийся из груди крик удалось задавить отчаянным усилием, Митю выгнуло в спине, затылок долбанулся о закрытую дверь — будто сзади никто и не стоял! Но хватка на горле не ослабевала.

— Думаешь, если ты упокоил и убил, теперь можешь делать, что хочешь? — прошипел голос и новое прикосновение языка к шее вызвал новый всплеск боли. — Брать — и не платить?

— Арххх! — Митя захрипел, судорожно дергаясь в сомкнувшейся на горле хватке.

— Чшшшто? — яд в голосе, казалось, был материальным — он разъедал кожу. — Сказать что-то хочешь? Ну, говори…

Хватка на горле разжалась, а чудовищный удар в спину швырнул его через всю комнату. Митя с размаху рухнул на кровать, так что та протяжно заскрипела. Перекатился, путаясь в перине, заскреб руками и ногами, отчаянно пытаясь освободиться от обмотавшегося вокруг одеяла, и свалился, всем телом грянувшись об пол.

Растопырившаяся, точно огромный паук, мара замерла напротив. Ее бледное лицо слабо светилось в темноте, глаза казались темными горячими ямами — так угли горят под слоем золы. Из-под подрагивающих от едва слышного рычания кровавых губ выглядывали желтые клыки — гибкий, не по-людски длинный, алый язык смачно прошелся по одному, по второму и припадая грудью к полу, мара медленно поползла к нему — ее свисающие рыжие патлы скребли по доскам, как скребет волочащийся за крысой голый хвост.

— Я ничего не брал!

Даже раздирающая горло боль вдруг отступила — Митя рывком взвился на ноги, отступил, едва не рухнув снова на кровать, и выставил перед собой нож.

— Да чшшшто ты говоришшшшь! — прошипела мара, подкрадываясь все ближе. Хребет ее нечеловечески изгибался, то прогибаясь до самого пола, то выламываясь чудовищным горбом, сложенные за спиной крылья судорожно топорщились. — А мертвеца кто ссссегодня поднял? Вот так просто взял — и потревожил смертный покой. Не ради спасения, не ради защиты, а для чего?

— Он был мне нужен! — прохрипел Митя, сам понимая, что звучит жалко.

— Какая незамутненная наглость! — кровавые губы рыжей мары растянулись в издевательской ухмылке, обнажая клыки до самых десен. — Нужен, надо же! Зачем?

Мите до спазма в горле хотелось придумать какую-нибудь красивую, значимую причину. Или хотя бы просто рявкнуть: «Не твое дело!» Но в глубине черных провалов, заменяющих маре глаза, явственно и несомненно мерцала насмешка, и он решил не унижаться.

— Ради денег! — зло отрезал он.

— Ах, ради деееенег! — мара вдруг замерла и медленно отклонилась назад, усаживаясь на пятки. Выпростала ногу, полностью утратившую человеческие очертания и ставшую похоже на лапу насекомого, и озадаченно почесала затылок.

— Ну, это же все меняет!

— Правда? — Митя растерялся.

— Нет! — рявкнула она, разевая пышущую темным жаром пасть. Одним слитным движением изогнулась в хребте, оттолкнулась от пола и вдруг враз оказалась рядом. Ее глаза-ямины, черные и непроницаемые, как смертная тьма, распахнулись — в глубине их медленно и страшно разгорались огни. — Лавры господина Бабайко покоя не дают?

Митя даже пятиться перестал, настолько оскорбительно это прозвучало. Есть все же разница: грязный жадный лавочник и он! Даже нежити это должно быть очевидно!

— Ты не понимаешь! — почти прорычал он.