Волгари - Николай Коняев

Но похоже было, что сегодня один только государь и слушал обедню... Возвращающиеся москвичи встретились по дороге к Москве с другими толпами. Это были посадские люди, успевшие разгромить дом Василия Шорина. Вели они с собой шоринского сынишку Бориса, который, размазывая по лицу слёзы и сопли, твердил, что ничего не знает он, кроме того, что батька уехал в Польшу с боярскими грамотами.

Пришлось назад воротиться в Коломенское.

— Изволь, государь, изменников привести пред себя! — кричали из толпы.

— Я — государь! Моё дело сыскать и наказание учинить! — убеждал народ Алексей Михайлович. — Ступайте по домам. Верьте мне, что я этого дела так не оставлю, всех виновных сыщу. Жена моя и дети порукою в том!

И убедил уже. И начали было расходиться москвичи. Но тут случилось то, что и сам государь не понимал. Выстроившиеся в боевые порядки стрельцы вдруг двинулись по чьему-то приказу на толпу.

— Государь! — кричали невооружённые люди. — Не дай нам погибнуть понапрасну.

Но было уже поздно. Стрельцы начали палить из пищалей и на глазах государя погнали народ с такой яростью, что только в реке потонуло больше ста человек, а всего поубивали народа больше пяти тысяч. Все окрестности вокруг коломенского дворца завалили стрельцы трупами посадских людей. На жаре тела быстро разлагались, и сладковатый запах тления сочился в окна, растекаясь по царскому терему.

— Не кручинься, великий государь... — как мог утешал Алексея Михайловича Фёдор Михайлович Ртищев. — Уймём гиль, и зачинщиков воровства этого сыщем.

Не обманывал он государя. Уже вовсю сыск шёл. Целый месяц потом вешали на Москве бунтовщиков.

Кивал государь, плохо понимая слова Ртищева. Сладковатым запахом тления пропитался весь царский дворец, вся одежда пахла трупами московских людей. Мысли в голове страшные бродили. Может, правильно из толпы кричали, что изменник Фёдор? Это ведь он и присоветовал медные деньги делать... Только какой же изменник Федя? Просто полюбились ему учёность и обычаи польские, а так свой, родной человек Федя... Боялся мысли свои Алексей Михайлович додумывать. Не с кем посоветоваться. Боярин Борис Иванович Морозов помер, не спросишь совета у него. Так жалко боярина... Сколько богатства нажил, а Господь наследника не дал. Всё состояние своё Глебу Ивановичу, брату, оставил... Только и Глеб Иванович недолго брата пережил. Тоже отдал Богу душу... Малолетний Иванушка — наследник теперь. Всем хозяйством теперь Федосия Прокопиевна Морозова, пока сын не вырос, управляет... Каково молодой боярыне с таким хозяйством-то справиться?

Путались мысли в голове государя, ни одной до конца додумать не мог. С Белозера тоже вот писали, что весь день там камни горящие с неба падали... К добру ли... Засыпал государь всея Руси...

Арсена Грека 25 июля не допрашивали в Тайном приказе. Только дьяк Башмаков, который принимал его у стрельцов, спросил, кивнув на чёрную тетрадь:

— Твоя писанина?

Все книги, все бумаги, все вещи Арсена тут же, возле стола дьяка, свалены были.

— Я — грек... — попробовал было выкрутиться Арсен. — Для памяти пишу о православных иерархах, достойное извещения всей греческой церкви.

— Это не греческого письма буквы... — сказал дьяк. — Я греческое наречие знаю.

Впрочем, больше Башмаков не стал ни о чём допытываться, приказал увести Арсена. На допрос позвали Арсена только следующим вечером. Повели в подвал, где находился застенок.

Мрачно было в подвале. В чёрной, похожей на кузнечный горн печи горело пламя. Лохматые метались по стенам, увешанным клещами и топорами, тени... На полу валялись верёвки и сухие жилы. Но страшнее всего была дыба. Мрачно возвышалась она посреди застенка.

— Заходи, заходи, Арсений... — проговорил Башмаков, вышедший из-за перегородки. — Не стесняйся. Говоря у нас долгая намечается...

Вошёл в застенок боярин в высокой шапке. Не глядя на Арсена, опустился на лавку.

Тотчас подскочили к Арсену палачи и так ловко, так бережно закрутили его, что и не заметил Арсен, как закрепили заведённые за спину руки в хомуте. Другой конец привязанной к хомуту верёвки перекинут был через поперечную балку дыбы.

Дикая, нестерпимая боль пронзила Арсена, когда с хрустом вывернулись подтянутые вверх руки.

— Не кричи раньше времени-то... — сказал Башмаков. — Тебя же ещё и не подняли. А больно будет, когда поднимут... Покамест так поговорим. Каким наречием у тебя в тетради писано?

— Русским...

Чуть кивнул дьяк палачу. Снова острая боль вонзилась в Арсена.

— Русским! — закричал Арсен. — Тайная азбука придумана у меня.

Ослабла верёвка.

— Какая буква? — ткнув кончиком гусиного пера в тетрадь, спросил Башмаков.

— Наш...

— Эта?

— Иже...

— Это?

— Како...

— А это «он»? — догадался дьяк. — Никон — писано?

— Никон...

— Добре... — сказал Башмаков. — Теперь чти всё подряд. Медленно читай. Я следить буду.

Читал Арсен по тетради, которую раскрытую держал перед ним молоденький помощник палача. Башмаков рядом стоял, водил кончиком гусиного пера по строчкам. Раз попробовал Арсен соврать, дьяк сразу заметил.

— Если тебе удобнее с дыбы честь, поднимем...

Спокойно сказал, без раздражения... Больше не сбивался Арсен, читал, как записано было.

Никто не перебивал Арсена. Слышно было, как за тоненькой перегородкой скрипит пером поддьяк, записывая Арсеновы слова. Боярин по-прежнему, наклонив голову в высокой шапке, неподвижно сидел на скамье.

Когда дочитана была тетрадь, Башмаков расспрашивать стал. Какую грамоту Никона Лигаридию носил? Откуль Лигаридия знает?

Арсен старался отвечать быстро, а сам краешком глаза следил за помощниками палача, возившимися у стены подвала возле зловещего сооружения, покрытого пятнами запёкшейся крови. Боялся задержаться с ответом Арсен.

Вопросов много было. Про Славинецкого спрашивали, про Симеона Полоцкого, снова про Лигаридия и про Никона. Про мессу, про коллегиум, про медные деньги, которые Лигаридий пытается поменять на серебро, про Иоганна.

На все вопросы отвечал Арсен.

— Добре! — похвалил Башмаков. — Теперь, Арсен, надо будет это ещё пару раз повторить. Только уже под пыткой.

— Зачем?! — вскрикнул Арсен. — Я же всё рассказал! Зачем пытка нужна?

— Не наша на то воля... — сокрушённо развёл руками Башмаков. — Положено так, Арсений... А потом, кто знает, может, ты и ещё что вспомнишь.

Вот теперь-то и узнал Арсен, что такое дыба. Когда палач вспрыгнул на просунутое между связанными ногами Арсена бревно, показалось Арсену, будто оторвали у него руки. Только вскрикнул Арсен и потерял сознание. А когда очнулся, увидел перед собою лицо Башмакова.