Волгари - Николай Коняев

— Что ж ты так? — расстроенно спросил он. — Нам же ведь разговаривать надо, а ты беспамятеешь. Я-то хотел полегче для тебя сделать как...

И снова подтянули Арсена на дыбе. Теперь его испытывали огнём. Поджигали в печи веники и медленно водили ими по голой спине Арсена. Замахал боярин длинным рукавом своего кафтана — чадно становилось в застенке, палёным мясом запахло. Быстро-быстро говорил Арсен, всё быстрее вылетали слова, пока не слились в один непрерывный, рвущийся из распахнутого рта крик.

Очнулся Арсен, когда вылили на него ведро холодной воды. Ни дьяка, ни боярина в застенке уже не было. Палачи возились сейчас у покрытого запёкшейся кровью сооружения.

Вот один из них повернулся и подмигнул Арсену.

Только слабо застонал Арсен в ответ. Это не боль была, каждая частица его тела задыхалась сейчас криком боли. Не мог даже и удивиться Арсен появлению в застенке какана.

— Больно-то тебе как, Схария... — сочувственно сказал тот. — Но ты ведь сам себе этот день назначил. Двадцать шестое июля. Помнишь? Зачем ты к Панталеону ходил? Зачем Иоганна беспокоил? Разве я не учил тебя, Схария, узнавать людей, зачатых под нужными нам констелляциями?[10]?

— Какан... — еле слышно прошептал Арсен. — Спаси меня. Я не выдал тебя, какан!

— Ты всё рассказал, Схария... — вздохнул какан. — Прощай. Мне пора уходить, Схария...

— Помоги мне! Помоги! — закричал ему вслед Арсен, но уже исчез какан, не удержал его своим криком Арсен.

— Вестимо, пособим... — сказал палач. — Нетто нелюди мы?

Вдвоём с помощником подняли они Арсена и посадили в те страшные, покрытые запёкшейся кровью тиски, которые давно уже приметил Арсен. Внизу вставлены были в тиски пальцы Арсеновых ног, вверху — по одному пальцу правой и левой руки. Одновременно сжимались тисками пальцы. Одновременно с четырёх сторон шла боль. Нарастала она, всё острее резала тело и вот словно рассекла его. На этот раз крик Арсена слышен был и за каменными стенами застенка, на Мясницкой улице. Вздрогнул застигнутый этим криком запоздавший прохожий, торопливо перекрестился на ходу и, не оглядываясь на страшное здание, ускорил шаг.

— С-х-х-х-а-а-р-р-р-и-яяяя! — неслось откуда-то из-под земли. — Я-я Сх-х-х-а-рия-я!

Страшный был крик. Леденела кровь в жилах от этого крика.

А внизу, в подземелье, уже никто не пытал Арсена.

Морщась от непрекращающегося крика, торопливо записывал поддьяк в расспросных листах: «Поелику переговаривался Арсений после кажной пытки, тисками его пальцы пробовали, и пришёл Арсений тогда в изумление и в нём и остался».

Боярин в высокой шапке листал в это время тетрадку Арсена. Темно было там. Бежали, схватившись друг за дружку, буквы по страницам... Вздохнул боярин. Встал. Подойдя к печи, поворошил угли. Потом кинул на них тетрадку. Бумага сразу взялась огнём. Пыхнула ярко и рассыпалась чёрной золой.

Перекрестился боярин и повернулся к дьяку.

— Дементий Миныч... — сказал. — Буде уже... Отдыхать пора...

Медленно, но неотвратимо вершатся на Руси дела... Ещё четыре года назад получили в Сибирском приказе челобитную архиепископа Симеона. Писал Тобольский владыка о расправе над Аввакумом, учинённой Пашковым, просил принять меры к воеводе, поскольку он, Симеон, «к такому озорнику попов и дьяконов посылать не смеет».

Архиепископа тогда успокоили, сообщили, что заменят воеводу Дмитрием Зиновьевым, но спешить с исполнением не стали — ещё не всё сделал Афанасий Фёдорович, что требовалось. Заменили его теперь, когда стало известно о гибели казачьего отряда в Монголии. И не Зиновьевым, а Толбузиным.

Ещё 12 мая 1662 года прибыл Иларион Борисович в Иргенский острог.

Враз переменилось всё. Все палачи и шпыни пашковские под замок посажены были для их же сбережения. Крепко они казакам досадили... Кривой Василий тоже в тюрьме сидел.

Аввакуму же Толбузин прощение привёз. Велено было возвращаться в Москву. Ещё больше обрадовался протопоп, когда узнал, что кончилось патриаршество Никона. Как не обрадоваться! Такого волка Церковь избыла.

На радостях Аввакум к Пашкову пошёл. Немало добра накопил в походе воевода, снаряжал в путь сразу несколько дощаников.

— Эх, протопоп, протопоп! — ответил Пашков, когда Аввакум попросил взять его с собой. — Во всей моей власти был и тогда такие творил дерзости! Нетто сейчас молчать станешь? Здесь тебя, протопоп, земля не взяла, дак хочешь, чтобы вода прибрала? Пошто под грех меня подвести хочешь? И тех грехов, которые есть, некуда складывать.

Прав воевода был.

Да ведь и с другой стороны если подойти, то и так казна сильно на Аввакума потратилась, на край земли его загоняя. Нешто и на обратную дорогу с неё тянуть? Нет... Шибко-то губу, протопоп, не раскатывай.

Делать нечего. Пришлось свою книгу «Кормчую» куму-приказчику продать. Кум хороший человек был. Хорошо дал. И хлеба, и мяса собрал в дорогу и ещё денег добавил.

Команда тоже быстро подобралась. Не только Аввакум снимался с Иргень-озера. Ехал и ещё народ. Старики, конечно, да недужные, но все — люди. Сшили лодку добрую, чтобы через Байкал на ней пройти, крест на носу поставили — можно было в путь отправляться.

Но ещё одно дело замышлено было. На последние деньги выкупил Аввакум из тюрьмы кривого Василия. Добрый человек был, каждому иргенскому казаку успел при Пашкове напакостить. Прибили бы его, несчастного, и грехов своих отмолить не успел бы.

Теперь с Василием все в сборе были. Отслужив молебен, тронулись в дальний путь. Ходко вниз по реке лодка бежала. Кручи кругом Каменные, а вода будто тихая совсем. К вечеру, когда лучи заходящего солнца прикрыли всю лодку тенью до установленного на носу креста, с берега крик донёсся:

— Спасите, православные! Не дайте погибнуть!

Когда пристали, палача пашковского увидели.

Ободранный весь, пал перед Аввакумом на колени, ноги обхватил.

— Кнут-то твой где? — спросил Аввакум. — Потерял, что ль, по лесам бегаючи?

— Какой кнут, батюшка! — завопил палач. — Вслед за вами с тюрьмы убежал. Погоня за мной! Спаси!

Что тут будешь делать? Думал протопоп одного кровопийцу для покаяния спасти, а Бог и другого дал. Тоже спасать надо...

Велел Аввакум палачу на дно лодки ложиться, сверху одежды накидали, как будто постель. На постелю Настасья Марковна легла.

Дальше поплыли.

Но немного и спустились, снова с берега остановиться велят. Это уже погоня из Иргенского острога снаряженная оказалась. Обыскали казаки всё судно, но протопопицы не тронули.