Сафари на Жар-птицу - Дарья Калинина

— А крючки и все прочее где?

— Тоже там, на речке оставил. Психанул, что удочка сломалась, и все бросил.

— Какой вы нервный. А сапоги, выходит, не бросили?

— Сапоги на мне были. Кабы снять мог, тоже бы их там вместе с остальным хламом бросил.

— Неубедительно как-то звучит. Сдается, что вы нам врете.

— А вы докажите, что я вру.

Щеглов вновь начал обретать былую наглость. Чтобы не смотреть на его бледную физиономию, Саша вышел во двор. Где же Щеглов мог измазать сапоги грязью? Эта мысль не давала Саше покоя. На речку Щеглов не ездил. На речке на сапоги налипла бы тина, трава, другой мусор. А тут была глина. Желтая глина. Такая глина бывает глубоко в земле, когда начинают копать яму и натыкаются на пласт этой породы.

Саша медленно обвел глазами двор. И взгляд его уперся в колодец. Сам не помня как, Саша очутился перед ним. Заглянул внутрь, но увидел в колодце лишь темный лик воды. Однако метрах в двух парень заметил остатки еще одного колодца. Сруб и крышу с него давно сняли, верхние кольца тоже, теперь это была просто дыра в земле, прикрытая сверху деревянным люком и заросшая высокой травой — гречихой камчатской.

Растение поистине уникальное, способное достигать высоты в два с половиной, а то и три, а на хорошей почве даже четыре метра. Ею молодые побеги, говорят, являются съедобными. И название оно получило за то, что на своей исконной родине, на нашем Дальнем Востоке, это растение осенью давало семена, похожие на гречку. В более холодном климате до плодоношения дело не доходило, цвела гречиха в лучшем случае в сентябре, потому и снять с нее урожай никак не получалось. Но как декоративное растение она была способна маскировать многие неприглядные участки, бурно разрастаясь и закрывая их своей ежегодно обновляемой зеленью.

Раздвигая ветви гречихи, Саша обратил внимание, что многие побеги повреждены. Тут явно часто ходили. И хотя следов после прошедшего ночью дождя было не рассмотреть, но земля тут местами была украшена подтеками желтой глины.

— Сюда! Помогите!

Сдвинув крышку колодца, они заглянули вниз. Воды там почти не было. Оно и ясно, будь в колодце вода, зачем бы понадобилось рыть рядом новый. Но зато вместо воды в старом колодце находилось нечто куда более важное для следствия.

— Там кто-то есть! Лестницу! Срочно!

Лестницу принесли из сарая. И Саша обратил внимание, что она также была испачкана на концах все той же желтой глиной, которой было достаточно в колодце. Мерзкое липкое желтое месиво, оно покрывало лежащее на дне колодца женское тело. И сначала все дружно испугались, что женщина мертва. Она не шевелилась и не подавала никаких признаков жизни. Но когда ее извлекли, то стало ясно, что жизнь в ней еще присутствует.

— Надо ее в больницу.

Но когда женщину привели в чувство с помощью нашатыря, она открыла глаза и обложила всю компанию такой отменной бранью, что все вопросы сразу отпали. Всем стало ясно, человек, способный браниться так виртуозно и энергично, помирать не собирается. По крайней мере, не в ближайшее время.

— Госпожа Боровская, вы напрасно сердитесь на нас. Мы не являемся пособниками похитившего вас преступника. Скорее, совсем наоборот.

— И мы прибыли сюда, чтобы спасти вас от его рук.

Судя по выражению лица Хильды, которое ей уже очистили от глины, она скорее бы предпочла умереть, чем принять помощь из чьих-то рук. Но в том-то и была вся штука, что выбора ей мужчины не предоставили. Спасли ее, и все тут.

Но это был еще не конец сегодняшним открытиям. Едва Хильду вернули к жизни, как у ворот послышался гудок. Кому-то не терпелось попасть внутрь. Оказывается, приехала Ева Германовна. Саша был искренне рад видеть ее целой и невредимой. Сама Ева была поражена, увидев его вместе с родителями в этом доме. Наверное, она решила, что они трое являются сообщниками преступника, похитившего ее подругу и шантажом и угрозами вынудившего ее явиться сюда к нему и ее саму.

— Как? И вы тоже тут? Ну, никогда бы не подумала на вас!

Еще больше Ева изумилась, обнаружив в доме почти все отделение полиции. Но полицейским она, напротив, обрадовалась. А когда поняла свою ошибку, то обрадовалась и Саше с его родителями. А уж когда Ева увидела Брунхильду, то слезы хлынули из ее глаз.

— Хильдочка! Что этот зверь сделал с тобой?! Почему ты вся желтого цвета?

— Она была в колодце. Преступники держали ее там.

— Крошка моя! — всплеснула руками Ева. — Ты же могла погибнуть!

Саша не сдержался и крякнул. Облепленная желтой глиной бородатая Хильда меньше всего была похожа на «крошку», скорей уж на здоровенного мужика, целый день проработавшего в поле.

Когда Хильду немного отогрели, обсушили и обласкали, она тут же потребовала дать ей выговориться.

— Мы с Евой вам все расскажем. От «а» и до «я».

Но прежде чем приступить к рассказу, Хильда потребовала, чтобы ей позволили пару раз пнуть Щеглова.

— Для успокоения души, — как она объяснила.

А сидящая рядом с ней Ева согласно закивала. И ее душа, оказывается, требовала того же.

— Мы не можем вам этого разрешить, — засомневался следователь, — это противозаконно. Но зато… мы можем выйти на пару минут. Пары минут вам хватит?

Хильда заверила, что вполне хватит. И все вышли. И не просто вышли, а еще и отошли подальше, чтобы потом иметь право с чистой совестью сказать, что ничего не слышали. А кабы слышали, обязательно бы помешали расправе.

— Как думаете, она его не убьет? — с тревогой спросил Саша у следователя.

— В другое время запросто. А сейчас силенок у нее не хватит. Она столько времени провела на дне колодца, что совсем изнемогла.

Но как выяснилось, у следователя было несколько искаженное представление о физическом состоянии Хильды. Потому что когда все вернулись в комнату, то нашли Щеглова в самом плачевном виде. Зато самоуверенности в нем заметно поубавилось. И показания он теперь давал с куда большей охотой. А если вдруг принимался артачиться, то следователю было достаточно лишь сделать вид, что он зовет госпожу Боровскую, как красноречие вновь возвращалось к Щеглову.

Не совсем честные методы ведения расследования, но Щеглов с сестрицей это заслужили.

Заговорить эти двое поспешили оба и сразу. Следователю стоило лишь предупредить их, что чистосердечное признание может облегчить их участь, и обоих тут же прорвало. Как только брат с сестрой поняли, что являются друг другу, так сказать, конкурентами, как они тут же принялись усердно «топить» один другого. Все родственные чувства были ими забыты. Теперь каждый боролся за выживание самостоятельно. О своих собственных проделках каждый старался не упоминать, зато о проделках другого говорилось много и охотно.

Первым начал Щеглов.