Черная книга - Орхан Памук

В автобусе, идущем на Таксим, в который он сел в Ункапаны (Район в европейской части Стамбула), Галип почувствовал взгляд своего преследователасовсем близко, на затылке, и был поражен, что тот человек успел так быстро сориентироваться и поспеть за ним. Пересев на Таксиме в другой автобус, Галип подумал, что, если ему удастся разговориться со стариком, сидящим рядом, он станет другим человеком и, возможно, избавится от преследующей его тени.

— Интересно, пойдет ли снова снег? — начал Галип, глядя в окно.

— Кто ж знает? — отозвался старик и вдруг вскрикнул: — Смотри!

Галип посмотрел из-под темных очков на то место, куда указывал старик, и ничего не сказал. На мостовой перед самым Домом радио лежал человек, кричали люди, вокруг собиралась толпа любопытных. Образовалась пробка, и пассажиры автобуса, стоящие и сидящие, вытянувшись к окнам, со страхом и ужасом смотрели на лежащее в луже крови тело.

Пробка рассосалась, автобус двинулся дальше, но в нем царило молчание. Галип вышел напротив кинотеатра «Конак». На Анкарском базаре, раскинутом на углу Нишан-таши, купил соленого тунца, закуску из баклажанов, язык, бананы, яблоки и быстрыми шагами направился к дому Шехрикальп. Сначала он спустился в квартиру привратника: Камер и Исмаил сидели с маленьким внуком за обеденным столом, покрытым голубой клеенкой, и ели картошку с котлетами; в доме царило такое семейное счастье, какое, по представлению Галипа, бывало лишь в старые времена.

— Приятного аппетита, — пожелал Галип и после некоторого молчания спросил, передали ли они пакет Джелялю.

— Мы звонили, звонили, его дома не было, — объяснила жена привратника.

— Сейчас он наверху. Где пакет?

— Джеляль наверху? Если ты к нему идешь, прихвати квитанции за электричество. — Исмаил встал из-за стола, взял квитанции и стал перебирать их, поднося по одной к близоруким глазам.

Галип вынул из кармана ключ, с которого успел сделать копию, и быстро повесил на пустой гвоздь над батареей. Они не заметили. Взяв пакет и квитанцию, он вышел.

— Пусть Джеляль не беспокоится, я никому про него не говорю, — весело сказала вслед Камер.

Галип впервые с удовольствием вошел в старый лифт дома Шехрикальп: в нем по-прежнему пахло машинным маслом и политурой, и он так же стонал, начиная движение, словно старик с больной поясницей. Зеркало, глядя в которое они с Рюйей мерились ростом, было на месте; Галип не стал смотреть в него, боясь снова испытать ужас, вселяемый в него буквами.

Войдя в квартиру, он едва успел снять и повесить пальто и пиджак, как зазвонил телефон. Перед тем как поднять трубку, он, чтобы быть готовым ко всему, помчался в ванную и несколько секунд смотрел в зеркало, смотрел смело, решительно: все было на своем месте — все, весь мир с его тайнами. «Знаю,-сказал себе Галип, — знаю». Он знал, что услышит голос, предупреждающий о военном перевороте.

— Алло,-сказал он в трубку, — как сегодня тебя зовут? Столько людей скрывается под чужими именами, что я уже боюсь.

— Умное начало, — услышал он в ответ. В голосе была неожиданная для Галипа уверенность. — Дай ты мне имя, Джеляль-бей.

— Мехмед.

—Фатах Мехмед?

—Да-

— Хорошо, я — Мехмед. Я не нашел твоего имени в справочнике. Дай адрес, я приеду.

— Почему я должен дать тебе адрес, который скрываю от всех?

— Потому что я — простой добронамеренный гражданин и хочу успеть предоставить знаменитому журналисту доказательства приближающегося кровавого военного переворота.

— Для простого гражданина ты знаешь обо мне слишком много.

— Я много лет внимательно читал то, что писал ты и что писали о тебе. Так что я знаю даже, что после одной статьи владелец газеты отругал тебя и посоветовал более внимательно относиться к стилю.

— К стилю? Что ты можешь сказать о моем стиле?

— Стиль был для тебя жизнью. Стиль был твоим голосом. Он был твоими мыслями. Свою истинную сущность ты выражал с помощью стиля, причем сущностей было три.

— Какие же?

— Первая — та, что ты называл «моя простая человеческая личность»; ее ты показывал всем, когда садился за семейные обеды и вместе со всеми после них сплетничал, пуская кольца сигаретного дыма. Этот человек жил твоей повседневной жизнью. Вторая личность-это тот, кем ты хотел быть: эту маску ты увидел на людях, не нашедших себя в этом мире и пытавшихся жить в другом или восторгавшихся теми, кто сумел прикоснуться к волшебству другого мира. Ты писал о своей привычке выдумывать «героя», которым сам хотел бы быть, а потом шепотом разговаривать с ним, ты писал о том, как повторял нашептываемые тебе этим «героем» загадки, словесные игры, насмешки; а иначе ты не выдержал бы тяжести жизни и, как большинство неудачников, забился бы в угол и ждал смерти; ты написал, а я со слезами прочитал это. А твое третье "я" — «объективный стиль, субъективный стиль» — уводило тебя и, конечно же, меня в миры, которые были недоступны двум первым! Я хорошо знаю, что ты писал бессонными ночами, когда не желал никому подражать, но что ты переживал этими ночами, знаешь только ты, брат мой. Мы поймем друг друга, мы должны найти друг друга, мы вместе сменим одежды, дай мне для этого адрес. Дай, умоляю: я тебе сразу принесу мою коллекцию потрясающих лиц, которую я собирал двадцать лет: там есть фотографии ревнивых влюбленных, снятые в момент, когда они уличали друг друга во лжи; бородатых и безбородых сектантов, которых запечатлели в момент, когда они, нарисовав на лицах арабские буквы, совершали тайное богослужение; фотографии курдских повстанцев, на лицах которых не осталось букв после ожога напалмом, и фотографии повешенных в провинции насильников; я добыл их из судебных дел за огромные взятки. Это совсем не похоже на карикатуры: мыльная веревка на шее и вывалившийся язык. Просто буквы на лицах видны более отчетливо. Я знаю теперь, что двигало тобой, когда ты написал в одной из старых статей, что предпочитаешь старых исполнителей казни и палачей. Я знаю, как тебя интересуют шифры, словесные игры и тайнопись; знаю, в какие одежды ты рядился по ночам, смешиваясь с толпой, чтобы отыскать забытую тайну. Знаю, какие игры вы устраивали с твоей сестрой для ее мужа-адвоката, чтобы потом до утра издеваться над всем и всеми и рассказывать правдивые бесхитростные истории, которые сделают нас нами.

Галип положил трубку и отключил телефон. Словно лунатик, бродящий в поисках своих воспоминаний, он снова листал тетради Джеляля, перебирал одеяния; потом надел пижаму Джеляля и, уже когда лежал в его постели, погружаясь в долгий и глубокий сон под вечерний шум, доносившийся с площади Нишанташи, понял еще яснее, чем хорош сон для человека-это возможность забыть, как далек он от идеала, к которому стремится; и еще: во сне легко переплетается то, что мы слышали и чего не слышали,что видели и чего не видели, что знали и чего не знали.

В себе я отразил тебя.

Сулейман Челеби