Серебряное небо - Мэри Каммингс

— Да.

— Полезай в шалаш — я сейчас принесу, переоденешься.

— Нет, — Лесли помотала головой. — Я быстрей найду.

Не прошло и минуты, как она втиснулась в шалаш, таща за собой два набитых мешка, на ощупь распотрошила один из них и сунула в ту сторону, откуда доносилось дыхание Джедая, полотенце.

— На тебе. И вот еще сухие штаны. Мокрую одежду выкинь на улицу, я с ней утром разберусь. Только ботинки не промочи, поставь их подошвами вверх у входа.

Некоторое время они молча сосредоточенно переодевались, порой задевая друг друга в тесноте шалаша. Наконец, натянув на себя сухие штаны и майку, Лесли достала из мешка маленький фонарь со стеклянными окошечками и зажгла внутри свечку. Пространство шалаша наполнилось светом и тенями, стал виден по пояс голый взлохмаченный Джедай — он лежал на боку, опершись на локоть.

Подвесив фонарь на жердь, она вытащила из мешка две попоны из грубой домотканой шерсти, одну протянула ему, вторую накинула себе на плечи. Закутала ноги в одеяло — оно оставалось в шалаше и было относительно сухим.

Ее постепенно отпускало — может, еще и потому, что все эти привычные бытовые хлопоты отгоняли воспоминание о пережитом недавно ужасе.

Следующей из мешка появилась фляга. Лесли отхлебнула немного и протянула Джедаю.

— На, глотни. Это самогон.

Он глотнул и поперхнулся, прохрипел:

— Крепкий, зараза…

— Ага… Заесть хочешь?

— Да, не отказался бы.

— Сейчас! — Лесли отбросила попону и выскочила из шалаша. Дождь почти стих, серебристых просветов на небе прибавилось, и теперь легко было разглядеть, что где.

Отцепив подвешенный на высокой ветке котелок с олениной, она втащила его в шалаш. Следом сунула морду Ала, ее умильный оскал явно значил: «Тут найдется место для одной маленькой собачки?!» Очень мокрой собачки, надо добавить.

Лесли поставила котелок.

— Вот мясо, — взяла полотенце и наскоро обтерла Алу, велела ей: — Ложись!

И наконец-то растянулась, опершись на локоть, напротив Джедая.

Он уже ел, жадно и без удержу, видно было, что голодный. Вытягивая из котелка очередной кусок, сообщил: — Вкусное мясо!

Лесли тоже достала из котелка ломтик — не то чтобы была голодна, но от самогона сосало под ложечкой. Продолжая жевать, закрыла глаза — точнее, они закрылись сами; внезапно ее неудержимо потянуло в сон.

— Ты так боишься землетрясений…

Она открыла глаза. Джедай уже не ел — задумчиво смотрел на нее, и слова его прозвучали не вопросом, а утверждением.

— Да, — отрицать не было сил, да и желания. — Меня однажды завалило, с тех пор боюсь.

— Как?

— Да очень просто. Это давно было, я тогда еще радовалась каждой возможности переночевать под крышей. Ну и… переночевала…

…Почти все стекла в заброшенном фермерском доме были выбиты, по комнатам гулял холодный ветер; сохранившиеся на окнах клочья занавесок отсырели и заплесневели. Но в подвальном оконце стекло было цело, и сам подвал показался вначале теплым и уютным — особенно по сравнению с промозглой сыростью, царившей снаружи.

Ала спускаться вниз по крутой узкой лестнице отказалась. С тех пор Лесли научилась больше доверять ее чутью, но тогда обозвала собаку дурой и захлопнула за собой тяжелую крышку люка. Растянулась на стоявшей в углу кушетке, укрылась одеялом — хоть одну ночь поспать в нормальных условиях!

Землетрясение началось перед рассветом. Лесли проснулась от оглушительного грохота, вскочила. Пол под ногами дрожал и покачивался. Она даже не успела толком испугаться, так быстро все закончилось.

Испугалась она, когда попыталась открыть люк — и не смогла этого сделать. Как выяснилось потом, обрушились перекрытия второго этажа, завалив люк тяжелыми обломками. Но тогда она билась в крышку, пыталась приподнять ее плечом — бесполезно, та не подавалась даже на долю дюйма.

Ни еды, ни воды; из инструмента — только нож. Потом, когда рассвело, она увидела, что в углу сложены старые ржавые водопроводные трубы.

Вот с помощью отрезка такой трубы она и освободилась, расширив оконце под потолком. Поначалу оно было высотой с ладонь, но Лесли выбила раму и долбила, долбила, долбила старый потрескавшийся бетон, по крошке, по камушку расковыривая его, пока не смогла протиснуться наружу.

Удар за ударом, час за часом… Хорошо — иногда снаружи шел дождь, можно было выставить руку, дождаться, пока в ладонь наберется вода, и проглотить ее. Или провести ладонью по лицу, смывая едкий, щиплющий глаза пот.

Когда через четыре дня Лесли, ободранная и измученная, выползла наружу, то долго лежала на спине прямо в луже, ловя ртом холодные сладкие капли дождя.

С тех пор она не любила ночевать под крышей. И землетрясений боялась тоже с тех самых пор…

К чести Джедая, выслушав эту историю, он не стал говорить ничего лишнего, спросил только:

— Это давно было?

— Восемь лет назад.

— Восемь лет… — повторил он. — А сколько тебе сейчас?

— Двадцать пять, — хмуро ответила Лесли, ожидая еще каких-то вопросов, но Джедай проявил неожиданную чуткость:

— Ладно, я вижу, у тебя глаза слипаются. Давай спать. — Приподнявшись, задул свечку.

Она опустила голову на сгиб локтя, сказала уже в полусне:

— С утра пораньше не вскакивай — завтра мы никуда не пойдем, дневку устроим.

Утро выдалось чистенькое, словно умытое. На небе не было ни облачка, теплый воздух пах хвоей и где-то над головой посвистывали невидимые пташки.

Оказывается, треск ночью объяснялся тем, что недалеко от стоянки рухнуло дерево — большущая старая сосна. Собаки обнаружили в ее дупле беличью кладовую и разграбили; это не помешало им, стоило Лесли взять в руки мешок с мясом, тут же появиться, будто из-под земли, и уставиться на нее голодными глазами.

Она раздала каждой по небольшому куску и велела не лентяйничать, а пойти поохотиться на лягушек — в ручье их полно.

Перед завтраком она достала из мешка два ножа — один трофейный, с пластмассовой наборной ручкой, второй — свой собственный, запасной. Подошла к сидевшему у костра на бревнышке Джедаю:

— Выбирай!

Он взглянул на ножи, на нее и снова на ножи. Удивился? Обрадовался? Не разобрать…

Выбрал он нож с наборной ручкой. Взял его в руки.

— Спасибо. Только как я… — с сомнением взглянул на свои штаны. Действительно — пояса, на который полагалось вешать нож, у него не было.