Просчет невидимки - Александр Александрович Тамоников

давало повода для беспокойства. Наверняка тут ошивался кто-то из шестерок Гриба. Но это неважно, пусть смотрят, если что увидят. Самое главное, чтобы возле проходной не мелькали оперативники из уголовного розыска, а уж тем более из Управления НКВД. Если бандиты кого-то из них заметят, увидят знакомое лицо, вся операция может сорваться. Буторин и так злился до предела, потому что не знал, чем все закончится, ничего не мог спланировать, понимал, что играет сейчас по чужим правилам и на чужом поле. И если за всем этим не стоит немецкий шпион, то они с Шелестовым просто потеряли уйму времени. Неоправданно, глупо, можно сказать, преступно!

Сосновский прошел проходную с пропуском двадцать минут назад. Теперь очередь Когана. Черт, как короток день в декабре. Еще половина рабочего дня впереди, а на улице сумерки начинаются. «Не люблю зиму, – думал Буторин. – Хочу лето, солнце, чистое небо и зелень». Он перевернул страницу газеты, которую читал, и снова продолжил наблюдать. Прошло еще около двадцати минут, когда появился Коган. Да, усмехнулся Виктор, вот артист. Типичный бухгалтер. Еще бы счеты под мышкой держал, и полная точность образа. Коган шел, чуть прихрамывая на одну ногу. Причем было понятно, что не из-за ранения хромает, не травма у него какая-нибудь. Этот человек много сидит, у него все кости болят, спина отваливается, а ноги уже не ходят. Вот они, последствия сидячего образа жизни. И портфель у него замызганный, потертый, и шапчонка на голове вытертая до лысин на шкурке неведомо какого животного.

Через час они встретились уже около помещений ОКБ-21. Теперь, вновь не заглядывая в схему, чтобы не привлекать к себе внимания, оперативники должны вспомнить весь путь и пройти его несколько раз. Вполне может получиться так, что выключится свет, появится задымление. Мало ли что может произойти. Вдруг с боем придется прорываться. Не через своих, конечно. Но до такого, уверен был Буторин, не дойдет. И с Шелестовым, который сейчас на заводе, тоже пока лучше не встречаться.

Работа кипела. За столами гомон инженеров, сидящих над чертежами, горит свет, чертежники корпят над листами ватмана. В испытательной лаборатории на стенде проверяют работу каких-то электрических схем и узлов. На улице под навесом в стороне от корпусов снова устанавливали авиационный двигатель для пробного пуска и прогона на разных оборотах и режимах. А вот и инкассаторы в сопровождении крупной тетки в форме заводской ВОХР и с наганом в кобуре проследовали по коридору в сторону помещения кассы. Буторин отвернулся и стал смотреть в другую сторону. «Ну хоть здесь я уверен, что это не деньги, что касса пуста, – думал он. – Ладно, это уже наши подыгрывают. Но, может быть, человек Гриба на это не купится. Мы даже не знаем, кем он тут работает, какую должность занимает. Может, заподозрит или узнает, что в кассе нет денег, и даст отбой, а нас всех Гриб приговорит и расстреляет во время выхода с завода».

Часы отмеряли ход времени равнодушно, дергая стрелкой, когда она перескакивала с одного деления на другое. Буторин посматривал на часы в цехе и в который уже раз удивлялся тому, как многое зависит от психологии человека. Ведь время идет с одной скоростью, как говорят ученые, но психологически мы иногда чувствуем, будто оно летит, а иногда будто еле ползет.

Меняя помещение за помещением, Буторин, Сосновский и Коган ходили по заводу, посматривая на часы. Вечер, поздний вечер. Вон и в цехах, и в КБ уже меньше людей. Какого-то парня спросили, чего он не идет домой. Оказалось, ждет главного инженера. Буторин поморщился. Вот этого бы не хотелось. Начальство во время чужой операции совсем не нужно. Могут вмешаться, не так чего-то понять, помешать. Хотя, скорее всего, Карев позаботился, чтобы на маршруте действия группы никого лишнего вообще не было. Ни начальства, ни простых смертных.

Наконец минутная стрелка часов дрогнула и замерла на шести часах. Половина одиннадцатого. Буторин вытащил из кармана портсигар и направился к лестнице в курилку. Открыв дверь, он, не поднимая глаз, раскрыл мятый дюралевый портсигар, вытащил папиросу и, постучав мундштуком по крышке портсигара, сунул папиросу в рот. И только теперь он поднял глаза на молодого человека, курившего, облокотившись локтем о перила лестницы. Ага, это тот самый, который ждет главного инженера. Вряд ли это человек Гриба. Слишком интеллигентный, серьезный. Хотя жажда наживы может заставить любого человека с пути истинного свернуть и броситься в омут страстей. Жадность – величайший порок. Это кто-то еще из древних сказал.

– Дайте прикурить, – на всякий случай Буторин произнес первую часть пароля. – Спички под дождем промокли.

– Ничего, завтра обещали плюс тридцать, – неожиданно ответил второй частью пароля молодой человек, – на солнце спички высохнут.

Буторин прикурил от папиросы собеседника, отметив, как у того от волнения дрогнула рука. Сам Виктор был спокоен. Он знал за собой это качество. До ответственной операции он мог волноваться, места себе не находить, переживать. Но как только доходило до дела, как только операция начиналась, он работал, как механизм, никакого волнения, только четкое следование плану, только холодный поиск выхода из создавшегося положения. Оптимального и удобного.

– Что, начнем? – спросил Буторин, глядя мужчине в глаза. – Мы готовы начать. Людей мало, кассир ушла домой, дверь там открывается простым гвоздем. Никто и глазом моргнуть не успеет, как будем на улице.

– Еще рано, – качнул парень головой. – Должен вернуться главный инженер и передать мне ключи.

– Какого черта? – зло проворчал Буторин. – На кой хрен нам главный инженер? Шума хочешь? Стрельбы? Вскрываем кассу, забираем деньги и уходим отсюда!

– Это вы берете деньги, – стиснув зубы, ответил молодой человек, нервно покуривая. – А мне нужны документы из сейфа главного инженера и еще от одной комнаты, от которой он должен мне передать ключи. Это главное. А деньги второстепенное, это ваша награда за помощь.

«Ах, ты… – Буторин смотрел на молодого инженера спокойно и холодно, хотя внутри у него бушевал огонь ненависти. – Сучонок ты поганый. Вот, значит, где окопался и Родиной торгуешь! Какая же мать тебя родила к своему позору? Ну ладно. Теперь хоть понятно, что мы не зря работали. Значит, Гриб сам только для прикрытия. Скорее всего, он и не знает про это дополнительное условие, про документы. А если знает, то пуля по нему плачет, а не новый срок. Предателям только смерть, врагам народа только пуля. А ну-ка я его пугну немножко. Пусть поволнуется, пусть раскроется, паниковать начнет. Тогда его истинное лицо проявится сильнее».

– Какие документы, какие ключи? – интонации Буторина стали ледяными