Тарикат - Виталий Бриз

[1] Нафс (араб.) — в суфизме — животная душа человека, средоточие его низменных побуждений.

[2] Муршид (араб.) — проводник, учитель в суфизме.

[3] Ханака (перс.) — суфийская обитель.

[4] Валитараш — ваятель великих мужей, создатель святых. Прозвище Наджмаддина Аль-Кубры, которое он получил за то, что многие выдающиеся суфии того времени были его учениками.

[5] Бельбаг — поясной платок.

Глава 12

617-й год Хиджры

«Сегодня монголы подошли к Гурганджу, и многие воочию убедились, что ужас, пришедший с востока, — не мираж и не выдумки злых языков. Под их безумным натиском пал Отрар, захвачена Бухара, взят Самарканд. И вот теперь пришел наш черед».

Я прервался, вглядываясь куда-то во тьму позади зыбкого светового пятна от масляной лампы. Тьма скалилась, скрежетала зубами, пускала слюну в предвкушении. Отогнав именем Аллаха дурные видения, я вновь дал волю каламу.

«Хорезмшах Мухаммед, да покарает его Справедливый за глупость и трусость, сбежал, бросив нас на растерзание свирепым кочевникам. Его мать, львица Теркен-хатын, также покинула Гургандж, не согласившись сдаться на милость Чингисхана. Более того, перед бегством она приказала утопить в Джейхуне пленных султанов, владетелей и их сыновей. Двадцать шесть душ было погублено в одночасье. Как бы не пришлось матери хорезмшаха хоронить собственных детей и внуков...

Когда в город вернулся наследник трона Джалал ад-Дин Манкбурны, народ воспрянул духом. Молодой султан имел истинное благородство и крепкую руку, был добр и отзывчив, при этом лишен пагубной для правителя робости. На горе нам, эмиры Туркан-хатын не пожелали делиться властью и замыслили лишить жизни султана. Хвала Аллаху, нашлись верные люди и наследнику удалось бежать.

Рыба гниет с головы. На что нам, простым людям, рассчитывать после подобного предательства власть имущих? Где найти поддержку, опору и уверенность в завтрашнем дне?

Наставник Аль-Кубра как-то сказал: «Если вы будете держаться за преходящие вещи — сами станете тленом. Золото меркнет, камень крошится, люди умирают. Мир вокруг несовершенен, и глупо полагаться на него. Обратите свой взор на Аллаха, отдайте Ему всего себя — без сожаления и страха, и Он наградит вас. И в самые тяжкие времена, если ваше сердце будет гореть Вышним пламенем, оставят вас тревога, печаль, сомнения и страх, а их место займет любовь — единственное настоящее чувство».

Легко ему говорить — муршид ногами стоит на земле, а сердцем пребывает на небесах у подножия Великого Трона. Что для него смерть бренного тела? Лишь окончательное освобождение духа. Поэтому он всегда так спокоен и безмятежен, у него хороший аппетит и крепкий сон. Чего нельзя сказать о моих братьях. Во время общих собраний я смотрю на их осунувшиеся серые лица, потухшие взгляды, в которых плещется страх и обреченность, и лишний раз убеждаюсь в глубине пропасти между нами и учителем. И времени сократить ее уже не остается...«

Остаток ночи я просидел, совершая зикр[1], то погружаясь в дрему, то всплывая обратно. Поминовение Всевышнего уже не зависело от того, сплю я или бодрствую, говорю или молчу. С помощью муршида мне удалось стереть пыль со своего сердца, и оно пробудилось. А пробудившись, само принялось благодарить Аллаха — каждый день, каждый час, каждое мгновение. Кубра говорит, это особый дар Аллаха, и я сам не понимаю, насколько Он добр ко мне.

Краем уха я уловил какой-то шум и суету во дворе ханаки, поднялся с лежанки, накинул плащ, велел Садику ждать здесь и вышел из худжры.

Учитель в компании нескольких мюридов общался с чумазым мальчишкой, из тех, что торгаши и лавочники частенько использовали в качестве посыльных.

— Так и сказал? — изумился Фархад. — Не врешь ли ты?

— Аллах свидетель, — надулся мальчишка, — как степняки сказали — так вам и передал.

— Что случилось? — я поравнялся с братьями.

— Монголы зовут муршида на стену, говорят, у них послание от самого Чингисхана.

— Это ловушка, учитель! — горячо воскликнул Фархад. — Нельзя идти!

Остальные возбужденно загомонили, высказывая свое мнение, но Аль-Кубра поднял руку — и все замолчали.

— Пускай Синий волк говорит, я послушаю, — задумчиво произнес учитель, устремив взор куда-то вглубь себя.

И тут же добавил, пресекая споры и возражения:

— Бахтияр пойдет со мной. Фархад, ты за старшего.

Под общее молчание мы покинули ханаку и пешком отправились к северным воротам.

Гургандж жил обычной жизнью, по крайней мере, так могло показаться постороннему. Торговцы вереницами тянулись на базар, везли продукты, подскочившие нынче в цене, оружие, одежду, товары первой необходимости. Народ сметал все подчистую, запасался впрок, и этим хотя бы отчасти успокаивал себя. Кто-то тащил на возах сено, другие — доски и кирпич, видно, собрались укреплять жилища. Торопились курьеры, юрко лавируя в толпе, важно вышагивали по своим делам ученые мужи. Рабочие и цеховые кварталы гремели железом, скрипели деревом, полнились запахами дубленной кожи и глины.

Город продолжал жить как ни в чем не бывало, и только закопченные беженцы, часто встречавшиеся на улицах, напоминали: прежняя жизнь кончилась. Едва уловимое волнение клубилось в пространстве. Зыбкое и рассеянное, оно еще не успело отравить мысли и чувства горожан, посеять в их сердцах обреченность и панику. Да не допустит Аллах такого исхода!

Военные патрули регулярно обходили улицы, следя за порядком. Еще не выветрилась память о беспорядках, грабежах и произволе Али Кух-и Даругана и его шайки, временно захватившего власть в Гургандже и мучавшего город до прихода высоких чинов государственного дивана[2].

Незаметно для себя мы покинули внутренний город и подошли к цитадели. Здесь царила атмосфера собранности и решимости, свойственная воинам. И если в шахристане[3] еще можно было обмануться, то глядя на деловитую подготовку войсковых частей, сомнения отпадали: Гургандж готовился к осаде. Лязг железа, короткие требовательные команды сотников, топот ног и гулкие удары лошадиных копыт.

Армия — одна из опор уверенности гурганджского народа в этом противостоянии. Шутка ли, под началом султана Хумар-Тегина собралось девяносто тысяч воинов! Грозная сила, однако, не имела толкового командира, способного организовать всю эту разномастную рать. Тимур-Мелик покинул город вместе с опальным наследником. Командир кипчаков Инанчхан, сумевший прорваться из осажденной Бухары и, по слухам, едва не прикончивший самого Чингисхана, не вызывал доверия султана и эмиров. Проще говоря, они не рисковали отдавать в его руки всю военную силу Гурганджа, опасаясь переворота. Поэтому и не было между войсками такого нужного