Разбойник и леди Анна - Джин Уэстин

– Отдайте мне нож, – сказал Эдвард. Анна не шелохнулась.

Эдвард пожал плечами, притворившись, будто готов признать свое поражение.

– Вы сказали, что сделаете вес, о чем бы я вас ни попросил.

Она кивнула, не отнимая ножа от груди.

– Джону Гилберту сохранят жизнь. Даю вам слово чести.

Она опустила кинжал и молниеносным движением вонзила его острие в столешницу, где он и остался стоять, качаясь и подрагивая.

– Простите, лорд Уэверби, – сказала Анна, вскинув подбородок, – но мне требуются гарантии.

Рука, державшая ножку бокала, сжала его так, что Анне показалось, будто хрупкий хрусталь вот-вот треснет. Потом рука расслабилась, и Эдвард сказал:

– Вы получите их еще до того, как истечет ночь.

– Как только я увижу, что он на свободе, король получит желаемое. Я умею разжечь страсть мужчины и то, что когда-то делала из любви к Джону Гилберту, сделаю и ради его спасения. Я сделала бы это даже ради Вельзевула, чтобы спасти жизнь Джону, а когда окажусь в вашей постели, милорд, не почувствую разницы между вами и царем демонов.

Оттолкнув тарелку с остывшим супом, Анна встала из-за стола и поднялась по лестнице в свою комнату. Анна чувствовала на себе полный ненависти взгляд Эдварда, следившего за ней, пока она не скрылась из виду.

Был уже поздний вечер, но Кейт так и не вернулась. Другие девушки, возбужденно болтая и щебеча, помогали Анне надеть изысканное свадебное платье из тончайшего атласа, отделанное брюссельскими кружевами, с корсажем, расшитым сотнями мелких жемчужин. Она не осмелилась спросить о Кейт, опасаясь, что девушка каким-то образом скомпрометировала себя, если только ее не поймали на месте преступления.

Около полуночи пришел Эдвард отвести ее в карету, ту самую, в которой она впервые поцеловала своего разбойника, в которой они мчались безумной дождливой ночью к Тауэрской верфи. Отполированная позолота кареты сверкала в свете факелов, которые держали лакеи.

Факелы бросали отсветы на приближавшиеся со стороны конюшни три фигуры, закутанные в плащи. Тот, что шел посередине, был настолько слаб, что его колени почти касались булыжника двора. Его тащили волоком.

Эдвард отвесил ей поклон.

– Вот вам обещанное доказательство, моя дорогая– Анна. Правда, боюсь, он в несколько худшем состоянии, потому что пытался бежать.

Но Анна уже узнала длинные темные волосы и скульптурные черты Джона Гилберта, хотя рот его был спрятан под туго обвивавшим его лицо куском ткани, и с обеих сторон в голову ему были нацелены пистолеты. Сердце ее бешено забилось, когда она увидела, с каким трудом он взобрался в карету.

– Входите, миледи, – сказал Эдвард, – Но предупреждаю вас, последствия для вашего разбойника будут ужасными, если вы заговорите с ним. – Он тихо рассмеялся: – Впрочем, зачем вам с ним говорить? Разве недостаточно взглядов, которыми обмениваются влюбленные?

Впервые Эдвард Эшли Картер, граф Уэверби, сказал чистую правду.

Когда карета, покачиваясь, тронулась по Стрэнду, темные измученные глаза Джона сказали Анне, что она не переживет того, что намерена сделать, как бы ни старалась, а ее глаза сказали ему, что, где бы они ни были, она будет связана с ним навеки. И что бы он ни перечувствовал за всю свою жизнь, она будет чувствовать то же самое, а что бы он ни передумал, будет и в ее мыслях.

И как бы в ответ на их невысказанные молитвы один из факельщиков отстал и оказался позади кареты, а свет его факела ярко осветил лица влюбленных, и они смогли увидеть друг друга.

Анна не сводила глаз с Джона, он не отрывал от нее взгляда. Зеленые глаза Анны, повлажневшие от обуревавших ее чувств, говорили безмолвно, но убедительно: «Люблю тебя. Ничего из того, что принадлежит тебе, я не отдам ни Эдварду, ни королю. Возможно, они овладеют моим телом, но чистота моей любви к тебе сохранится. Моя отвага всегда будет с тобой, и моя вера в то, что я принадлежу тебе, никогда меня не покинет».

Джон изо всех сил напрягал мускулы рук, чтобы порвать путы, и хотя его любимый Анной рот закрывала матерчатая повязка, глаза обрели такое выражение, к какому она привыкла, когда он улыбался, смеялся или целовал ее. Он медленно закрыл один глаз, демонстрируя свою прежнюю неустрашимость. Он понял все, что она молча сообщила ему, и это понимание теперь оставалось с ним.

– Как трогательно, – заметил граф, но Анна не смотрела на него. В эту минуту она испытывала к нему нечто похожее на жалость, потому что он не был способен на такую глубину чувства, которое превращает жизнь на земле одновременно в ад и рай.

Их экипаж, грохоча, пересек Лондонский мост и остановился возле Саутворкского пирса. Тотчас же от корабля «Восточный индеец», пришвартованного у берега и стоявшего носом к морю, отделилась лодка. Лорд Уэверби подал Анне руку, помогая сойти по ступенькам экипажа в то время, как Джона бросили на пирс. Несмотря на то что Эдвард погонял его, упираясь ему ногой в спину, он умудрился повернуть голову и посмотреть на Анну.

Из лодки вышел человек и отсалютовал Эдварду:

– К вашим услугам, милорд.

– Это тот самый человек, капитан. Его надо доставить в Саутгемптон на «Хлою», а оттуда в кандалах перевезти на Ямайку. Вы можете продать его, заключив соответствующий договор, а прибыль взять себе, но не спускайте с него глаз, потому что он скользкая бестия.

– Да, сэр, все будет сделано, как вы велите, – ответил капитан и дотронулся до своего лба.

«Ямайка, – подумала Анна. – По крайней мере я буду знать, в какой он части света». Внезапно ее пробрала дрожь, потому что она вспомнила подслушанный однажды разговор. По договору рабов отправляли на плантации сахарного тростника, там стояла невыносимая жара, и мало кто выживал на этой работе больше года. Для обычного англичанина это было все равно, что смертный приговор, но Джон Гилберт не был обычным англичанином. Об этом ей следовало всегда помнить в часы отчаяния.

Анна молча смотрела, как Джона опрокинули на дно лодки. Он застонал, и она невольно шагнула вперед.

– Джонни!

Стоило ей произнести его имя, как железная рука Эдварда заткнула ей рот.

– Шлюха! Потаскуха! – зашипел Эдвард, голос его срывался от ярости. – Я не допущу, чтобы моя невеста призывала обычного каторжника, стоя в городских доках. Не смейте шутить со мной, миледи!

Анну втолкнули в карету, а когда она сделала попытку обернуться, чтобы в последний раз увидеть лодку, плывущую по Темзе, ей самым жестоким и бесцеремонным образом помешали это сделать. Наконец она осталась в карете наедине со своим будущим мужем, а двое его людей заняли места в качестве лакеев на запятках в то время как мальчики-факельщики бежали впереди и кричали, чтобы народ расступался и пропускал экипаж. Анна откинулась на сиденье, погрузившись в темноту и отвернувшись от Эдварда. Она знала, что у нее будет время оплакать Джона Гилберта, время длиной в целую жизнь.