Портрет лива в Старой Риге - Гунар Рейнгольдович Приеде

мое последнее письмо тебе, Ария. Когда после органного концерта я вышел на улицу, я сделал вид, будто не вижу тебя, но я тебя видел и сразу понял все. Какое-то время я еще намеренно помедлил, чтобы ты могла меня окликнуть, если б я ошибся. Ты этого не сделала. Я не ошибся.

Рука Арии с письмом опускается. Ей трудно читать дальше. Но она должна.

Ты этого не сделала. Я не ошибся… Ты этого не сделала. Я не ошибся… Ты этого не сделала…

Ария на минуту закрывает глаза. Потом, заставив себя оторваться от этого места, читает дальше.

Спасибо твоей маме, что она своими энергичными действиями расстроила нашу свадьбу. Тебе казалось, она делает это потому, что я не такой, как другие… в какой-то степени… и ты сердилась на маму и даже плакала, но потом оказалось, что она просто предвидела то, чего сами мы неспособны были предвидеть, о чем вообще не в состоянии были думать в те странные июньские дни.

Теперь Ария начинает плакать, и листки падают и рассыпаются по полу.

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

Чердак фотолаборатории. Окна мансарды задернуты тяжелыми матерчатыми занавесами. На стенах видны увеличенные снимки, воспроизводящие дома Старой Риги с птичьего полета, Даугаву, музей Латышских красных стрелков{72} на фоне башни церкви Петра{73}, мемориальный ансамбль Саласпилса{74}, ряд надгробных памятников — Райнису, Поруку, Кроненбергу…{75}

В мягком кресле у маленького столика, положив на него толстую книгу, сидит  Э д у а р д  И р б е.

Г у с т а в, который принес бинокль, рассматривает снимки.

С минуту царит глубокая тишина, которую делает еще более глубокой тиканье старинных стенных часов. Потом мы снова слышим как бы голос Густава. Надо полагать, Ария взяла себя в руки, собрала рассыпавшиеся листки…

К а к  б ы  г о л о с  Г у с т а в а. Спасибо, что ты позволяла писать тебе. Прежде меня угнетало ощущение, что я задыхаюсь от обилия увиденного и услышанного, но теперь я научился излагать все это в письмах. Вначале это было документальное фиксирование, постепенно в него вплеталась выдумка… да мне ли тебе рассказывать… Учился читать книги, проглотил все, что у нас есть на латышском языке… или почти все… и начал читать по-русски и немножко и по-английски… Завтра я уезжаю обратно в Кулдигу. И правильно. Строительный техник из меня все равно бы не вышел, и я… о, у меня большие планы! Что это за планы, ты спрашиваешь…

Голос умолкает.

Дойдя до конца снимков, Густав широко улыбается, потому что прямо на него смотрит лив, строитель и страж Домского собора…

(Продолжает.) Что это за планы, ты спрашиваешь…

Написав предыдущее предложение, я понял, что больше не имею права писать так, и теперь не знаю, как продолжить. Начну с другого.

Разыскивая бинокль, я познакомился с одним старым человеком, тут же, на чердаке нашего техникума, которого война обездолила значительно больше, потому что он, кроме того, и не слышит.

Снова пауза.

Старый человек, вероятно, внимательно следил за выражением лица своего гостя. Он поднимается, снимает деревянную раму с застекленным портретом лива и тщательно вытирает с нее пыль.

(Продолжает.) Значительно больше… Потому что он, кроме того, и не слышит… Не слышит…

В молодости он изучал архитектуру, а теперь фотографирует то, что создано другими. Людей на его фотографиях не видно. Те приходят и уходят, вероятно, думал он, а творения их остаются… Я так не думаю. Через творения я стараюсь разглядеть неповторимые черты лиц творцов и печалюсь, если мне это не удается, и отворачиваюсь, если творение обезличено или слишком… там, ну, гладкое.

Ведь о людях нужно судить не по тому, что они в какие-то там минуты говорят или делают. Остается существенное, и важно лишь существенное. Вот заходил сын Бонии и Казимира с какой-то девушкой. Смотрю и думаю, раз Свиланы воспитали такого сына, значит, они по сути своей прекрасны. Только большинство людей, по-моему, слишком много говорят… И всегда как-то спешат, поэтому пробегают мимо того, где неплохо бы остановиться… Я расскажу им, что можно услышать, если прислушиваться. Если перестать говорить и слушать, что говорят другие. И что можно увидеть, если смотреть.

Новая, длинная пауза.

Старый человек подает снимок вместе с рамой Густаву.

Густав не берет. Спасибо, нет, такой дорогой подарок…

Старый человек на языке жестов поясняет, что оригинал ведь почти за окном, днем в любое время можно посмотреть, да еще в бинокль, а в случае необходимости и сфотографировать повторно.

Густав благодарит, но все же извиняется и отказывается. Тогда Эдуард Ирбе отодвигает в сторону тяжелую оконную занавеску и выключает настольную лампу.

Домская башня, освещенная теперь прожекторами, видна за окном во всей своей ночной таинственной красоте. Галерея, барочный купол с покрытием из плиток зеленой меди, золотой петух…

Густав подходит к окну и смотрит, и на фоне окна резко вырисовывается его профиль.

(Вновь продолжает.) Я расскажу им, что можно услышать, если прислушиваться… Что можно услышать… Если прислушиваться… Если перестать говорить и слушать, что говорят другие… Слушать, что говорят другие… И что можно увидеть, если смотреть…

Густав наклоняет голову и прислоняется лбом к оконной раме.

Так, а теперь передо мной за столом сидит Марта, и исчезают последние сомнения… Вероятно, следовало бы начать письмо заново и писать по-другому, но пусть будет как есть… Ария, я люблю Марту за ее откровенность и грубоватую простоту, мне даже кажется, что ей одной из всех вас четверых можно будет позже доверить руководство строительством, но… бога ради, никогда больше, умоляю тебя, не доверяй ей задачу, которая… как бы тебе сказать… ну, менее подготовленный парень от такого удара сломался бы как тот цветочный горшок, который она разбила в подвале…

Густав.

В глубокой тишине глухо тикают настенные часы.

КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ

Подвал, как в первой картине. Тяжелая дверь закрыта, сеет внизу выключен.

В передней гардероба на скамейке сидит  Д з и н т р а. Она вкладывает обратно в конверт листки письма Густава. Отдает конверт  А р и и, которая стоит, прислонившись головой к двери подвала.

А р и я. Пусть останется у тебя, Дзинтра. Сохрани ты.

В и л и с (появляясь). Ария!

А р и я. Подожди, пожалуйста. Мы с Дзинтрой еще…

В и л и с. Да, но он спускается вниз. Ты передумала и хочешь поговорить? Хорошо, я подожду на улице.

А р и я. Нет, я… (Целует Дзинтру и быстро уходит.)

В и л и с  следует за ней.

Слышатся шаги, кто-то спускается по винтовой лестнице.

Д з и н т р а (зовет). Густав!

С минуту полная тишина.

Потом появляется  Г у с т а в  с фотоснимком. Вопросительно